— А, скажем, ударить молнией Кьотви ты не мог? Это же не борьба за власть, в которую колдунам вмешиваться не разрешается. Это борьба с противником своего Дома, и даже противником из другой страны… — этот вопрос сильно волновал Торольфа уже не первый день. Он знал, что Кьотви давно уже выгнал из своего Дома придворного колдуна за ненадобностью. И колдунов не боялся. Значит, была у конунга какая-то другая защита. И будет ли иметь эту защиту Ансгар, если станет конунгом, будет ли ее иметь другой конунг, избранный собранием?
Гунналуг долго молчал. Потом все же ответил.
— Я прекрасно понимаю, чего ты опасаешься. Ты осторожно уже подбирался издалека к этому вопросу. Ты опасаешься, что, став с моей помощью конунгом, ты действительной власти иметь не будешь и будешь только под мою дудку плясать.
— Да, — сознался Одноглазый ярл. — И это тоже меня интересует.
— Можешь не переживать. Если бы мы, колдуны, могли влиять на правителей, никогда бы наш орден не изгнали из земли Туле. Став конунгом, ты тоже станешь для колдунов недосягаемым. Каждый удар, направленный в тебя напрямую, поразит того, кто этот удар направил.
— Ты меня радуешь таким откровением, — сказал ярл.
— Я рад, что мне удалось тебя порадовать, — устало сказал колдун. — Но радоваться тебе рано. Я не случайно сказал с оговоркой — «удар, направленный в тебя напрямую». Учти, что есть множество вариантов наносить не прямые удары. Эти удары нехорошо смотрятся из вышнего мира, и потому к ним часто прибегать не стоит, но такой удар может быть более сильным, чем прямой. Но наносится он в отместку за предательство. Чаще всего… Хотя иногда бывает и не так…
Гунналуг замолчал, не завершив фразу. Он любил оставлять поле для раздумий. Пусть Торольф понимает сказанное как хочет…
* * *
Двигались быстро, не боясь усталости. Воинам вообще не положено бояться усталости, и смешно было бы услышать от человека, вооруженного мечом и щитом, что ему трудно идти, потому что он устал. Тогда ему вместо меча следует давать в руки кнут, и пусть неторопливо пасет коров, а когда устанет, пусть под деревом приляжет. Торольф Одноглазый настаивал на скорости передвижения и поручил Торстейну Китобою следить, чтобы никто не отставал. Сильно задерживали колонну воинов рабы. Так сильно, что Одноглазый, чувствуя, что дальше терять время уже рискованно, в конце концов принял решение. И в середине следующего дня оставил пятерых воинов в качестве охраны, дав разрешение не церемониться с пленными, потому что с рабами церемониться вообще нельзя, иначе они забудут о том, что они рабы. А сам с остальными двинулся быстрым маршем. Пятеро уследят за скованными цепью женщинами и детьми, идущими рядом с матерями. Только колдун не захотел расставаться со своими пленницами, и Всеведу с дочерью Заряной заставляли идти быстрее. Всеведа, впрочем, умела не уставать, какими-то, видимо, заклинаниями или заговорами поддерживая свои силы. Уставала только девочка, но мать и ее поддерживала непонятными певучими словами, незнакомыми даже тем, кто знал славянский язык. Слова эти оказывали сильное действие. И девочка их без конца повторяла, что помогало ей. Более того, даже воины, что шли рядом, выглядели, как ревниво заметил Гунналуг, более свежими и сильными, чем остальные. Должно быть, сила заговора и их доставала хотя бы частично. В итоге пленники втянулись в общий ритм передвижения и шли наравне с самыми выносливыми воинами, ни в чем им не уступая. И опять Китобой следил, чтобы колонна сильно не растягивалась. Хуже всех марш выдерживали десять боевых троллей, не привычных к долгим переходам. Троллям было тяжело таскать свое весомое сильное тело, к тому же утяжеленное мощными доспехами. Но и им пришлось привыкать. Торстейн, рассердившись, сказал их предводителю, что, если тролли еще хотя бы раз отстанут, колдун Гунналуг навсегда превратит их в дварфов. Это для гигантов оказалось невероятно страшной угрозой, и они старались держаться внутри колонны, корчили страдальческие рожи, однако передвигались вровень с остальными.