Все разнообразие корейского чая можно отведать в сеульских чайных — уютных заведениях, именуемых «табан». Там любят проводить время за болтовней домохозяйки, пока их мужья разбрелись по кабакам и балуются спиртным. Но и мужчины в табанах не редкость, ибо умело заваренный корейский чай, хоть и без чайных листьев, оказывает тонизирующее действие, помогает снять стресс, сосредоточиться. Корейский поэт XVII века Ли Данха оставил после себя такие строки:
Сумерки слабо коснулись холодного неба,
Обильно валит снег...
Через приоткрытое окно хлещет ветер,
Ножу подобный.
Но чашка горячего чая утешит
немало болезней,
А цены на водку в столице столь
высоки!
В ресторанах выбор чаев не столь разнообразен, но всегда есть простой черный «Липтон» в пакетиках и какой-нибудь из местных.
— А женьшеневый у вас есть? — спрашиваю хозяйку, чей слух явно радуют корейские фразы из уст иностранца.
— Разумеется, — отвечает она, а господин Ан и его приятели одобрительно кивают головами.
На столе передо мной появляется толстостенная чашечка с «инсамчха». Так по-корейски звучит название этого напитка, завариваемого из порошка сушеных корней культивированного женьшеня с добавлением пчелиного меда и нескольких зерен кедровых орешков. С каждым глотком ощущаю, как по всему телу разливается приятное тепло, во рту — дивное ощущение от терпкого, чуть горьковатого привкуса женьшеня и сладости меда.
Пьем чай молча, завершая им трапезу и готовясь поблагодарить друг друга за компанию и разделенную вместе пищу.
— То осейо! Заходите еще! — раскланивается у порога хозяйка «Кристальных заводей».
Теперь приятно пройтись по сеульским улочкам, прежде чем вернуться к обыденным делам. В пресс-клубе встречаю коллегу из местной газеты.
— Сикса хэссойо? — спрашивает он, кивая головой в знак приветствия.
— Да, спасибо, — отвечаю, — а вы?
— Поел, спасибо...
Сеул
Иван Захарченко
Завещание снежных индейцев
Мартовским днем 1923 года 60 индейцев на лодках причалили к берегу пролива Бигла. На Огненной Земле стояло позднее лето, дождь немного стих, и воздух прогрелся до плюс девяти. Милю за милей пробирались индейцы по лабиринту островов и проток, чтобы только увидеть последний раз друга, единственного европейца, которого они приняли в свое племя.
Звали этого человека Мартин Гусинде, он был немец, родом из Бреслау (ныне — Вроцлав в Польше). На берег пролива он захватил пищу и подарки. В тот день он прощался навсегда с индейцами племени ямана и делал последние снимки. В последнюю минуту он «содрогнулся, взглянув на эту горсточку людей», — такие слова Мартин записал вечером в дневник; четыре года он вел его день за днем.