Потому что его вел вперед голос.
Этот голос звал его, повторял его имя, умолял поторопиться.
Он становился все слабее и слабее, все тише, все беспомощнее, хотя Старыгин знал, что приближается к нему, что ему осталось пройти совсем немного.
Нужно было спешить, потому что время истекало, потому что голос мог замолкнуть, и тогда он останется один в этом лабиринте, в этом бесконечном темном подземелье.
Вдруг резкий порыв ветра затушил его факел. Старыгин оказался в кромешной темноте, вязкой и осязаемой, как черное бездонное болото. Из темноты доносились какие-то шорохи и скрипы, и еще что-то отвратительное – то ли тихое чавканье, то ли хруст костей.
Вдруг до его лица дотронулось что-то склизкое, живое.
Старыгин попятился, и в спину ему уперлась чья-то костлявая рука.
Он заметался в ужасе, вытянув вперед руки, пытаясь на ощупь найти дорогу…
Но тут он снова услышал прежний негромкий голос.
Едва слышный, призывный, умоляющий.
И сразу же он успокоился, взял себя в руки и двинулся вперед, на этот голос – сначала медленно, неуверенно, потом все быстрее и быстрее. И окружающая тьма постепенно начала светлеть, расступаться, можно было уже различить очертания стен.
Старыгин прибавил шагу, он уже почти бежал, шумно и тяжело дыша; несмотря на царящий в подземелье холод, капли пота выступили у него на лбу. Перед ним оказалась очередная развилка, и он уверенно повернул направо, туда, откуда доносился голос.
И оказался в большом круглом помещении с высоким сводом.
Эта камера была ярко освещена несколькими факелами, прикрепленными к стенам, и в самом ее центре, на огромном каменном столе, покоилась мумия.
Мумия лежала без саркофага, даже без полотняных бинтов – ссохшаяся коричневая плоть с тощими, как у скелета, конечностями и уродливым лицом, на котором неумолимое время оставило гримасу отчаяния и презрения ко всему живому, ко всему смертному.
И это от нее, от этой мумии исходил тот голос, который призывал Старыгина во мраке подземного лабиринта.
Старыгин шагнул к каменному столу, чтобы последний раз услышать голос вечности и заглянуть в ее глаза.
И в этот миг он проснулся.
На этот раз он был в палате один, и чувствовал он себя гораздо лучше.
Настолько хорошо, что легко приподнялся и сел на кровати, спустив ноги на пол.
И снова услышал тот голос, который звал его во сне, тот голос, который вел его по темному подземелью.
Голос звучал едва слышно, и Старыгин понимал, что никто, кроме него, не слышит этот зов. Но в то же время он был так настойчив, что противостоять ему было невозможно.
Дмитрий Алексеевич встал на ноги.