Честное слово, редко когда мне удается распознать, говорит ли босс на полном серьезе или же иронизирует. Такая уж у него манера шутить.
Тем временем наш экспансивный клиент, скорчившийся на диване, медленно поднялся, попытался разгладить мятый пиджак, наверно, забыв, что тот изначально был мятым, а не помялся при неловком падении. Белосельцев поправил покосившиеся очки и выговорил виноватым тоном:
– Простите, я не хотел… Честное слово, не знаю, что на меня нашло. Как будто кто-то шепнул мне в ухо, что, дескать, нельзя давать никому читать… Словно током ударило. Глупость какая, правда?
– Правда, – сказал Родион. – Ничего страшного, Сергей Георгиевич. Мы с Марией привыкли к странному поведению иных посетителей. Был тут один мужчина, так он вообще повел себя страннее некуда: пришел, сел на диванчик да и умер.
– На к-какой… диванчик? – выдохнул Белосельцев.
– Да вот на тот, на котором вы сейчас сидите, – с деланной беспечностью ответила я за Родиона.
Белосельцев подскочил, словно его ужалили в мягкое место.
– Не нервничайте, Сергей Георгиевич, – ободрила его я. – Вы ведь владелец мебельного салона? Так вы ко всякой мебели должны быть привычны.
– Более чем сомнительное утверждение, – отозвался со своего места мой босс, отрываясь от чтения таинственного листа. – Если так рассуждать, то владелец похоронного бюро должен отлично высыпаться в любом гробу. Но мы отвлеклись. Взгляни, Мария. По-моему, очень любопытный документ. Откуда он у вас, Сергей Георгиевич? Я так понимаю, не из семейного архива, если вы так волнуетесь, говоря о нем?
– Его подложили мне в почтовый ящик, – глухо отозвался Белосельцев, глядя в пол.
– В почтовый ящик, – машинально повторил за ним Шульгин, протягивая бумагу мне.
Я взяла и глянула…
Я ожидала увидеть все, что угодно. Распечатку на принтере с угрозами убить, выпотрошить или сделать кастратом, финансовым или физическим.
Но моим глазам открылась полная бессмыслица. Кривыми печатными буквами было написано следующее:
«Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть…»