Роман знал, что Владлен Моисеевич воспринимал свое самоубийство как усилие извне. Словно кто-то схватил его за ноги, за щиколотки, на которые он постоянно жаловался, – они все время отекают… схватил и – вытряхнул в окно. Впрочем, он недолго думал о Горовом. Будто железный обруч сжал Роману голову, пространство вокруг обессмыслилось до серой пугающей пелены, Белосельцев упал на колени, сжал пальцами виски и стал раскачиваться взад-вперед. Нижняя губа безвольно отвисла, и с нее, как ниточка слюны, тянулась цепочка, казалось бы, бессмысленных слов:
– Человек… невидимка… справка… де-ге-не-рат.
А потом вскочил и, вытащив из кармана сложенную вчетверо бумажку, криво написал на ней несколько букв. Буквы плясали и не желали складываться в слова. В одну секунду ему показалось, что он не может прочитать только что им написанное. Роман снова упал на ковер, и тут под окном, из прогала тьмы, куда упал Горовой, возник ровный, однообразный, тоскливый вой…
Роман встал, подошел к сейфу и, набрав давно подсмотренный код, открыл дверцу. Он знал, что ему нужно. Пальцы сомкнулись вокруг маленького черного несессера, который лежал на стопке бумаг. Роман хорошо знал, что это такое.
И как ЭТО необходимо ему.
* * *
– Уже третий день лежит, – сказала Ирина. – Или четвертый. Зеленый, измочаленный, как вон тот огурец, который Наседкин выплюнул. Верно, хреново ему, если есть и пить отказывается.
– Какая ты умная, – возник в глубине комнаты голос бородатого Николая. – Это надо же, сообразила – если человек не жрет, не пьет, то ему хреново! Умище не спрячешь! Да, Ирка, нажили мы геморроя с твоим приятелем! Не знаю, что с ним и делать-то. Я ж не медик, а врача ему не вызовешь, в больницу не отправишь, потому как мало ли что он в этой самой больнице наболтать может. Как заложит нас по полной программе, потом не открутишься.
– Да что он там наговорит, если он и двух слов выговорить не может. Бормочет что-то.
– Клинит его, – сказал Николай. – Да, не человек, а какой-то… Я, Ирочка, не мать Тереза, чтобы о скорбных телом беспокоиться!
– Да уж, – сквозь зубы произнесла та. – Ты уж точно не мать Тереза. И не отец…
– Звонит кто-то в дверь! – с досадой сказал Николай. – Я теперь от каждого звонка дергаюсь после того, как этот твой Рома выкинул из окна этого важного гэбэшного еврея. Такой шум подняли мусора, и особенно этот длинный, носатый, из прокурорских, который вроде двоюродный племянник Горовому. Опять названивают. Ну че… иди, открой. Это, поди, Наседкин приковылял, табуретка недоделанная. Сейчас опять начнет травить байки из жизни, только уши поспевай затыкать.