– Но я хочу… Я хочу… – в бессильной злобе сжала кулачки Саша. – Убила бы его!
И расплакалась навзрыд, как маленькая.
Марианна Сергеевна гладила ее по спине, то посмеиваясь, то сочувственно шепча ей на ушко что-то успокаивающее. Постепенно Саша перестала всхлипывать.
– Ну вот и умница, – похвалила ее мать. – Я тебя, зайка, понимаю, но реветь – последнее дело. Только цвет лица испортишь. И гадости говорить посторонним дядям тоже не надо. По-другому надо, если уж очень хочется. Изящно. Незаметно. И чтоб наотмашь. Вот как раз как Идалия.
Саша подняла голову, с недоверием глядя на мать.
– Да-да, не смотри на меня так, дорогая. Зря ты на него так обиделась. Он прав, от Идалии в тебе мало что есть. Это, знаешь ли, отдельный талант.
– А как надо? – спросила Саша.
– Не знаю. Пока не знаю, – задумчиво ответила мать. – Подождать надо. Может, и подвернется что. Только ты не ори на всех углах. И не шипи на него. Улыбайся. И думай головой. И я подумаю. Пойдем, Сашуня, кофе пить? Самое то во втором часу ночи!
– Макс, я очень тебя прошу: во втором акте не надо никаких замогильных интонаций. Ты же не кентервильское привидение, которое пугает новых хозяев дома.
– У-у-у!!! – передразнила Ирина, и все актеры, столпившиеся после спектакля за кулисами, с облегчением зашумели.
– Вот именно! Я тебя об этом уже просила, кстати, – не стала отвлекаться Юля. – Юра, когда ты впервые заговариваешь с Идалией, не надо на этом акцентировать внимание. Все как бы само собой, грань между тем, кого она видит в реальности, и теми, кого вспоминает, стирается незаметно, понимаешь? Да и еще вот что: девочки, сиделки, когда вы поворачиваете кровать в последней сцене, не смещайте ее, свет-то мы выстраиваем по центру. Вообще всем спасибо, сегодня все молодцы. До завтра!
Все потянулись в гримерки, но Юля ухватила Петю за рукав:
– Петя, если ты не торопишься, зайди ко мне, пожалуйста.
– А вас, Штирлиц… – начал было ехидно Макс, но, получив увесистый тычок в спину от Тарасовой, ускоренно вылетел в коридор.
– Взяли моду – стоять на дороге, – проворчала ему вслед директор. – Иди-иди, переодевайся. И не вздумай к Петьке приставать.
Когда десять минут спустя Петя зашел в кабинет главрежа, на котором по-прежнему красовалась табличка с фамилией «Удальцов», Юля уже стала собой, в вечных джинсах и рубашке в мелкую пеструю клетку, а об Идалии Полетике напоминал только белый шифоновый шарф, брошенный на край дивана.
– А, это! Я зацепила случайно, возьму домой зашить, – устало проследила его взгляд Юля. – Садись, поговорить надо.