Был среди англичан один великан, сущий одержимый, он смело врезался в самую гущу наших лучников и принялся рубить их топором направо и налево. На храбреце не было даже кольчуги — только деревянный шлем, который он, по всему видать, выдолбил своими руками. Кто-то из нормандских рыцарей, завидев исполина, обрушил на его голову меч, так, что от удара шлем сполз ему на глаза. Англичанин не успел поднять руку, чтобы поправить шлем, как нормандец одним махом отрубил ее выше кисти. Вместе с рукой он потерял и топор. Кто-то из наших нагнулся за ним. И тут другой англичанин хватил его сверху гизармой, да так, что раскроил спину, точно трухлявый чурбан.
Еще один англичанин, быстроногий, как олень, принялся сокрушать лошадей, и те падали прямо на всадников, не успевавших высвободить ноги из стремян, и давили их, несчастных, насмерть. Подобравшись к нему, Роджер Монтгомери проткнул его копьем насквозь.
В этом кровавом кошмаре единственным слабым лучиком человечности была братская взаимовыручка. Друг не задумываясь готов был пожертвовать собой, только бы спасти товарища по оружию, брата или родственника, закрыв его грудью от чудовищных датских топоров; вассал бесстрашно бросался на врага, принимая на себя удар, предназначавшийся для сеньора. И здесь, как я уже говорил, примером всем был наш неустрашимый герцог: сколько воинов спас он в этой бойне, хотя спасенные даже не подозревали, что своею жизнью они обязаны только ему! Я собственными глазами видал, как Вильгельм де Мале, сир де Гравиль, случайно попал во вражье кольцо. Он остался без коня, щит его был разбит вдребезги. Его гибель стала бы невосполнимой потерей для знамени, которым он командовал. Но ему на выручку тут же бросился сир де Монфор — один — и вызволил товарища из окружения. Меч в его деснице крутился, подобно мельничному крылу, сокрушая всех, кому хватало дерзости встать на пути рыцаря.
— Гони их к морю! К морю! — ревели англичане.— Пущай выхлебают его все до последней капли, жалкие трусы!
Как только англичане чувствовали, что одерживают верх, они принимались оскорблять нас по-всякому, но их злобное тявканье тотчас заглушал наш боевой клич.
Вот уже часа три как длилось побоище, и Удача все колебалась, не зная, на чью сторону склониться. Стена из щитов так и стояла неприступным заслоном, Гарольдов штандарт по-прежнему маячил на вершине холма, колыхаясь на ветру. Усталь и отчаяние мало-помалу овладевали даже самыми стойкими. Надобно было спешно что-то предпринимать! Сир Вильгельм, велев лучникам перестроиться в цепь, пустил их вперед. Нормандские стрелы одна за другой вонзались в щиты англичан, но пробить их насквозь не могли. Мгновение-другое — и неприятельские щиты ощетинились, точно громадные ежи, но саксонцы, схоронившиеся за ними, оставались целы и невредимы. Тогда Вильгельм скомандовал лучникам взять малость повыше, дабы увеличить дальность полета стрел — чтобы, пролетев поверх щитов, они поражали неприятеля прямо в головы. Подручные интенданта раздали лучникам полные колчаны. И стрелы шквалом обрушились на англичан, подобно ливню, гонимому ураганным ветром. Мы слышали только, как звенели тетивы, свистели стрелы и кричали раненые англичане. Их была тьма, и скоро на холме даже мертвому негде было упасть; но некоторые, все же устояв, продолжали отчаянно защищаться. Однако лучники сделали свое дело — стена, кажется, расступилась, и меж щитов теперь зияли довольно широкие бреши.