За всю свою жизнь он никогда не испытывал более чистой любви, чем к Джеймсу Гордону. И еще он был абсолютно уверен, как в том, что эта рука — правая, а тот палец — на левой ноге, что Джеймс испытывал к нему точно такие же чувства.
В это прохладное золотистое утро, оставив спящую жену и детей, Маркус прикасался к большой букве Д, выгравированной на черном граните, и ощущал печаль, которую ему никогда не превозмочь. Он поднял голову, оглядывая скаты крыш и спящие окна городка. В своем вечном горе и тоске по другу, который погиб в далеких джунглях, он был не одинок. Были еще Конни Юинг, Роузмэри и Блю.
Блю. В те дни, когда он задумывался об этом, Маркус находил только одну причину своей дружбы с белым, который был на пятнадцать лет его моложе, — это сходство Блю и Джеймса. Не цвет кожи, не возраст и не воспитание, а какое-то сияние в улыбке, какая-то нотка в смехе. Даже какая-то обреченность в выражении его лица и тот соблазн, который он представлял для женщин.
Встав, Маркус позвенел ключами в руке и позволил себе ощутить тихую, спокойную гордость. Благодаря тому, что он не забыл, как работал над этим, мемориал стал действительностью. «Можно увековечить память и о Мейбл Бове, — подумал он, направляясь на работу. — Привести в порядок пару комнат в одном из ее старых домиков или устроить выставку фотографий в библиотеке». Роузмэри будет более чем рада помочь, в этом он уверен, и с выходящей в следующем году биографией, что пишет Элли, все вместе может привлечь внимание туристов.
Он посмеялся над собой: «Памятники — это мы сами. Мы помним — значит, и памятники не нужны».
Элли спала как убитая и проснулась, когда Эйприл положила морду на кровать и нетерпеливо заскулила прямо ей в лицо. Элли открыла один глаз, почувствовала, как в затылке накапливается головная боль, и накрыла голову подушкой. Эйприл положила лапы на кровать и, просунув нос под уголок подушки, снова тихо заскулила. Элли погладила ее уши, но псина настойчиво полезла еще дальше.
— Ладно, ладно.
Элли со вздохом встала, одернула рубашку, потом прошлепала до двери и выпустила собаку. Снаружи было темно, низко нависали облака, в воздухе пахло надвигающимся дождем, и она посмотрела на часы. Почти полдень. Удивительно, что она проспала так долго.
Блю!
Это имя пронеслось сквозь нее, когда она умывалась и включала кофеварку. Она сонно склонилась над стойкой, босиком, непричесанная, уставшая после длинной недели, заполненной работой.
Блю! Воспоминания кружили в ее не совсем еще проснувшемся мозгу — его волосы, его руки, его ресницы, его смех. И безмолвная, чувственная волна — рот-язык-руки-волосы — прокатилась по ее позвоночнику, голове, отозвалась в бедрах.