— Ну вот и порядок, — сказала она, пряча за этими словами свои подлинные чувства. — Так что… спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он повернулся и чуть ли не торопливо схватился рукой за перила.
Поджав губы и нахмурившись, она не спеша закрывала дверь, уверенная, что он остановит ее, придержит дверь рукой, поставит ногу на пороге. Она ждала этого даже тогда, когда замок тихо щелкнул.
Спустившись по лестнице, Эдвард остановился, прислонившись спиной к прохладной шлакобетонной стене. Закрыв глаза, он пытался овладеть собой. «Успокойся. Остынь».
Он старался подчинить тело своей воле, замедлить бешеный бег крови по венам, притупить острую боль в мышцах, эту боль страстного желания, которая разливалась пламенем по его плечам и рукам. О, как отчаянно хотелось ему коснуться ее, обнять, почувствовать близость к ней, ее гладкую кожу, тепло ее дыхания на своей щеке, прижаться своей грудью к ее груди.
Все, что ему оставалось сейчас, — это вытерпеть эту боль.
Она пожелала ему спокойной ночи. И это было все. Все, что он мог позволить себе желать. Невозможно было отрицать, что они испытывали физическое влечение друг к другу. Оно было невероятно сильным. Но существовало что-то еще, притягивающее его к ней, все глубже и глубже ввергающее в неизведанное, затягивающее, как пловца в пучину вод. Он вынужден был сопротивляться. Удержать равновесие. Он не мог позволить себе зайти слишком далеко.
Все, что требовалось, — держать себя в руках. Контроль над собой помогал ему держать дистанцию, не осложнять свою жизнь и уберечься от боли. Это была единственно разумная вещь в этом мире. Эта истина далась ему нелегко, и он был слишком умен, чтобы допускать одну и ту же ошибку дважды. Ни за что. Только не он. Он не будет очаровывать, околдовывать ее, одерживать победу, на этот раз нет. Он будет осторожен, сдержан, даже молчалив. Быть одному совсем не плохо. Его это устраивает.
Но сегодня одиночество ранило, так же как ее привлекательность: ее огромные серые глаза, горящие возбуждением, когда она говорит; ее улыбка, ее смех. То, как она играет со своими светлыми волосами, короткими, обрезанными на уровне подбородка, как, задумываясь, закладывает прядь за ухо; этот ушедший в себя взгляд.
Стоя сейчас один, он вспоминал каждый ее жест, все оттенки ее голоса. И эту неожиданную стеснительность, эту задумчивость, притаившуюся глубоко, словно песчинка внутри жемчужины. Что все это значило? Неужели кто-то обидел ее, нанес ей рану? Может быть, она поэтому так все время насторожена?
Он почувствовал злость и страстное желание защитить ее. Если бы это происходило сотни лет назад, он бы облачился в доспехи, оседлал боевого коня и умчался на битву с соперником. Он стал бы ее защитником, ее рыцарем в сверкающих Доспехах. Сто лет назад он бы схватил свой шестизарядный пистолет, вскочил на коня и поскакал на борьбу в открытом бою. Десять лет назад он бы снова взбежал по этой лестнице, забарабанил в ее дверь, не дал ей опомниться и обнял бы крепко. Десять лет назад…