Вернувшись к станкам и невольно сравнивая старые образцы со свежим плетением, я спросила Гучева:
— Наверное, это работа ваших учеников?
— Да,— кивнул он и улыбнулся:— Почти хорошая работа. Только есть один недостаток. В этих будущих циновках нет запаха крестьянского двора, теплой мамалыги...
После некоторого раздумья Гучев сказал:
— Завтра я поеду в Псыкод, к мастерице Ляце Сундуковой, повезу ей новое бердо. Хотите поехать со мной? Там увидите настоящие адыгские циновки (Название «адыгские» пошло от слова «адыги» — общего названия кабардинцев, адыгейцев, черкесов.).
На другой день, ближе к вечеру, мы ехали на «газике» в Псыкод. Дорога шла на северо-восток, в степную часть Кабардино-Балкарии. Отдалялись снежные вершины Эльбруса и Чегета, четко очерченные в синем прозрачном воздухе, просторнее становилась земля. И только река все еще кипела в широком каменистом ложе. Степь, уже по-осеннему желтая, напомнила мне виденные накануне арджэны...
Гучев рассказал, как после армии поехал в Сибирь, на ударную комсомольскую стройку. Но насовсем остаться там не захотел: все вспоминал родное село Алтуд, кипучий Баксан... Дома устроился автомехаником. Временно. Дела по душе пока не находилось. Но однажды судьба свела его с Зауром Магомедовичем Налоевым, заведующим сектором научно-исследовательского института истории, филологии и экономики. Поводом для этой встречи послужило давнее увлечение Гучева фотографией. В то время он занимался съемкой старинных резных камней. Надо сказать, что кабардинские каменотесы много души и таланта вкладывали в украшение могильных памятников. Эти стелы здесь называют «мывэ сын». Обычно орнамент плоским или высоким рельефом покрывает массивную стелу, украшая ее поверхность геометрическими и солярными — связанными с культом Солнца — знаками, мусульманской символикой и изображением вечно цветущего дерева. Снимки вот таких стел и принес Гучев. Посмотрев их, Налоев сказал, что многие из этих камней — шедевры народного искусства и что этот пласт творчества их предков еще ждет своих исследователей. Он попросил и дальше фотографировать для института интересные резные камни. Так началась дружба Гучева с учеными, проснулся интерес к народному искусству.
— А почему вы занялись именно циновками?
— Наверное, понял, что нужна моя помощь. В нашем селе до войны в каждом доме плели арджэны. Ведь в пойме Баксана много камыша. А сейчас остались только две мастерицы. Стал исчезать этот промысел и в других кабардинских селах.
...За окном машины замелькали крашеные железные ворота, отороченные поверху белым проволочным кружевом. Этот выразительный штрих благополучия пришел в кабардинское село недавно. Еще в прошлом веке кабардинские крестьяне не знали каменных и бревенчатых построек. Стены своих жилищ и хозяйственных строений они плели из упругих ветвей деревьев и обмазывали их глиной. А из молодых побегов ивняка, лещины, кизила изготовляли плетни. Занимались этим мужчины. По всей длине дворового участка на определенном расстоянии друг от друга они забивали колья, между которыми плели ограду. Куски плетня длиной в четыре метра делали и на продажу в те селения, где не было материала и мастеров. Наиболее распространенным типом плетней был «набжэ», нижняя и верхняя части которого состояли из полос плотного плетения, а средняя часть была ажурной. Видимо, здесь лежат и истоки разнообразных орнаментальных решений арджэнов.