В ночь перед Аустерлицкой битвой в этих роскошных апартаментах почивали австрийский и русский императоры, а уже 6 декабря в главном зале замка маршал Бертье и князь Лихтенштейн подписали позорное для Австрийской монархии перемирие.
В нижнем этаже дворца, где экспозиция посвящена исключительно «сражению трех императоров», в этот день было куда как многолюдней. Тут, у подробных планов, составленных едва ли не на каждый час битвы, велись жаркие споры: каждый отстаивал свою точку зрения, комментируя действия тех или иных военачальников. Публика поспокойней рассматривала витрины с личными вещами Наполеона и его соратников, а также известных австрийских и русских генералов. Много места занимали остальные реликвии музея — старинное оружие, награды, медальоны офицеров, солдатские нательные крестики. Среди пушек и составленных пирамидками ядер ходил директор. Сегодня он был нарасхват. Я тоже подошел к нему с вопросом.
— Вас интересует судьба Фердинанда фон Тизенгаузена? — уточнил доктор Пернес.— Конечно, вам известно, что через год после смерти родственники перевезли его тело на родину, в Ревель. Там же, в Домском соборе, есть надгробие, видели? Ах, вы хотите знать, где он умер? Это за городом. Поедете?
Мне не пришлось пожалеть об оставленном на время «эскадроне».
— А знаете, что происходило на следующий день после битвы? — спросил Пернес, когда мы выехали из Славкова на Годонинскую дорогу.— В романе Толстого об этом ничего нет...
Я не знал. И доктор рассказал мне о тех событиях, не пропуская мелких, на мой взгляд, подробностей. Детали, казалось, были для него самым важным в событии. Впрочем, увлеченность Пернеса понятна: ведь все историческое действо, о чем нам приходилось только читать, случилось в его родных местах, по которым катила теперь наша ярко-красная «шкода».
Поглядывая по сторонам и слушая Пернеса, я пытался вообразить тот хаос, царивший при отступлении двух армий: гром орудийной пальбы, стоны раненых, разрывы шрапнели, ржание обезумевших лошадей... Выбираясь из-под обстрела, Кутузов послал к Багратиону адъютанта, предписывая корпусу отступить от Сантона, оставить Оломоуцкую дорогу и прикрыть отход остатков русских колонн на Годонин. Приказ был краток: «Держаться так долго, как возможно».
Решение главнокомандующего русской армии отступать на юг застигло врасплох Наполеона, авангард которого продолжал преследование в направлении Оломоуца, пока не убедился, что там никого нет. Спасая армию, Кутузов, как видим, оказался хитрее Бонапарта задолго до 1812 года. И не исключено, что печальный опыт отхода от Аустерлица помог русскому полководцу спустя почти семь лет решиться на рискованный Тарутинский маневр, имевший решающее значение в Отечественной войне.