— Пока не тужься, — гремела акушерка. — Я скажу когда. Ничего-ничего, родишь как миленькая, у меня все рожают.
Опять накатили минуты чудовищной боли. Потом отпустило. Потом снова боль…
— Головка вставилась! — докладывала акушерка. — Ну теперь давай! Давай, давай, как на горшке… Тужься, тужься… Так… хорошо… потужься… все нормально. Процесс пошел.
Но процесс пошел не совсем так, как надо бы. Головка пошла было личиком.
— Вкати ей промедольчику, — велела акушерка медсестре.
— Не надо, — запротестовала Вера. — Я потерплю.
— Мне отсюда виднее, чего тебе надо, а чего не надо, — нахмурилась гренадерша. — Тебе надо расслабиться.
У Веры были тонкие, глубоко спрятанные вены, медсестра билась-билась, но так и не смогла ввести иглу.
— Дай я, — отрывисто рыкнула акушерка и боксерскими ручищами в один миг нашла вену.
После укола глаза у Веры закатились, она потеряла сознание. Акушерка и медсестра с трудом привели ее в чувство.
— Ты что же, не пьешь, не куришь? — укоризненно взгремела великанша. — Предупреждать надо! Ну ничего, не бойся.
И, налегая всей своей громадной силищей, повернула головку затылком.
— Идет прямо как паровой каток, — добродушно объяснила она Вере, пока сестра утирала ей марлевым тампоном взмокшее от напряжения лицо. — Вот на это и нужна я — силу эту одолеть. Ну, теперь ждем схватку — и тужься… тужься…
Вера совсем уже выбилась из сил, но тело само, помимо ее воли, знало, что нужно делать.
— Пошло, пошло, — подбадривала ее женщина-богатырь. — Ну давай, не подведи меня. Главное, не разорвись. Давай-давай, последняя потуга, сейчас ребеночек выйдет.
Этот последний рывок был похож на тектонический сдвиг. Что-то рвалось внутри, Вере показалось, что она слышит хруст костей. Потом, как сквозь вату, до нее донесся странный мяукающий звук, а вслед за ним акушерка громоподобно возгласила:
— Парень!
«Какой парень? — не поняла Вера. — Откуда взялся парень?» Она даже попыталась оглядеться по сторонам, но никого не увидела.
— Ты куда смотришь? Парень у тебя, парень! Boт он, черепаший хвостик! — И акушерка на громадной ладони поднесла ей ребенка причинным местом прямо к глазам. — Видишь? Чуть мелковат, но ничего, отрастет. А черный-то какой! Фу, цыган паскудный! Да ты не бойся, — добавила она с улыбкой, увидев, что Вера смотрит на нее в немом испуге. — Это я так, от сглазу. Волос у него черный, вот я и говорю: цыган!
А Вера никак не могла прийти в себя, словно паровой каток прошел прямо по ней. Все ее чувства были оторваны от нее, отделены. Как в детстве, она наблюдала за собой со стороны. Ей пришлось сказать себе, что она больше не чувствует боли, но это было не подлинное ощущение, а так — абстрактная мысль у нее в голове. Воспоминание о пережитой боли оказалось ярче реальности. Неужели у нее родился ребенок? Вот он — красненький, сморщенный… Вырывается из рук у акушерки, выгибается дугой, сучит ножками… И мяукает… Плач становится громче, громче… А может, это к ней возвращается слух? Онемевшими, как после заморозки, губами Вера попросила: