— Ловлю, командир, на слове. — Тятькин окидывает всех взглядом. — Братцы, кто утром свою наркомовскую не в рот, а во фляжку вылил?
— У меня две порции есть, — подает голос из угла молчавший до сих пор Чапига.
— Принимается. Еще у кого?
— У меня, Тимофей, побольше будет. — Ипатов достает из вещмешка свою фляжку, трясет ее около уха. — Собирался вас угостить через недельку, в день своего рождения. Но раз уж такая закусь…
— Принимается. — Тятькин крякает, весело потирает руки. — А сколько тебе стукнет, Петро?
— Двадцать два.
— Ну, загодя пить не положено. День твоего рождения отметим потом, сообща, а сейчас принимаем все это как подарок.
— Так, Тимофей, так, — кивает головой Галямов. — Подарок от Петька Ипатов.
Снаружи слышится стук в дверь и голос Полины:
— Можно к вам, братцы-славяне?
— Заходите, Полина, заходите. — Иван Николаевич открывает дверь, пропускает девушку в землянку. — Включи-ка, Тимофей, снова «верхний свет». Гостья какая к нам пришла!
— Здравствуйте, пещерные люди. — Полина смеется, здоровается со всеми за руку. — Чем это таким вкусным пахнет у вас?
— Охотились на мамонтов, Полина, одного удалось прибить камнями. Жарим вот. Снимай шубу. — Ипатов помогает Полине снять сумку, полушубок. — Садись сюда, ближе к печке. Сейчас тебя, представительницу иного племени, угощать будем.
Галямов был прав. Попробовав маленький кусок жаркого, я кладу себе в котелок новую порцию и принимаюсь за нее. Полина, выпив глоток водки, стала есть с Ипатовым из одного котелка.
От кухонного ужина отказываемся. Журавлев посылает Вдовина выпросить у повара щепотку чая. Это Ивану Тихоновичу удается, и мы пьем чай вприкуску, не торопясь.
Что нам сулит завтрашний день?
Мне, например, он сулил неприятность — прожег валенок: решил посушить его, близко пододвинув к печке, — и вот результат.
— Казенное имущество нужно беречь, красноармеец Кочерин, — выговаривает мне старший сержант. — В дырявой обуви ты уже не боец Красной Армии, а человек с отмороженной ногой, госпитальная единица. Понял?
— Понял…
Я стою перед Журавлевым, отчитывающим меня, в одних портянках, держа в руке злополучный валенок.
— В него, — Иван Николаевич стучит длинным костлявым пальцем по голенищу, — вложен труд многих людей, которые все, подчеркиваю, все отдают нам для победы. Даже последний кусок хлеба. И затем только, чтобы ты здесь, на фронте, был сыт, обут, одет. И это понял?
— И это, товарищ старший сержант.
— Ну и отлично. За халатное отношение к хранению казенного имущества объявляю тебе выговор. К ремонту валенка приступить немедленно.