Он давно хотел написать эту картину. Но была война. Мать возвращалась домой поздно вечером с провалившимися от усталости глазами. Отец, вернувшийся с фронта без руки, все еще ходил по родным и знакомым и пил. Раньше он был резчиком по кости. А теперь, с одной-то рукой! По ночам мать шила рукавицы, стирала белье и плакала. Только семилетний брат и пятилетняя сестра не знали забот и допоздна носились по улицам. А солнце летом в Якутске почти не заходит.
Война была далеко, за тысячи километров. Но ее чувствовали не только по сводкам Совинформбюро. Калеки на улицах. Дети, худые, как прутья. На обед в школе — булочка. Через день они собирали эти булочки, даже в первых классах, и несли в госпиталь. И здесь, за шесть тысяч километров от фронта, был госпиталь. В школах военная подготовка, штыковые бои. Посылки на фронт с теплыми варежками и бельем... А он, ученик девятого класса, организует бригады по заготовке дров, жердей, погрузке угля...
Он услышал за спиной вежливое покашливание и оглянулся. Перед ним стояли Самарин и марградский художник Петровский.
— Самарин, Анатолий Алексеевич,— протянул руку новосибирец.
— Катков, Юрий Иваныч, — ответил Катков.
— А скажите-ка, Юрий Иванович, где мы раньше с вами встречались?
— По-моему, нигде, — ответил Катков. — Да. Я уверен. Мы с вами незнакомы.
— А вы случайно не работали в студии Броховского в Усть-Манске? Примерно в пятидесятом?
— Нет, нет, я никогда не был профессионалом.
— Странно, откуда же вы знаете, что я там работал и что это именно там со мной произошло?
— Да нет же! Я впервые слышу, что вы там работали. А что там произошло с вами, тем более не знаю.
— Странно, — задумчиво сказал Самарин и смешно задвигал козлиной бородкой.
Петровский все время стоял молча, но по его лицу было видно, что и он хочет что-то сказать. Юрий Иванович кивнул ему, и тот, откашлявшись, спросил:
— Вы ведь знаете, что ваша техника не блестяща?
— Но я только любитель.
— Ну да не в этом дело. Я хотел спросить, где вы откопали сюжет для своего полотна?
— Мне его не пришлось откапывать. Он у меня уже двадцать восемь лет. Все никак не мог собраться. Думал, что уж никогда не напишу.
— Вы сказали, двадцать восемь? Но ведь это было всего пятнадцать лет назад.
Юрий Иванович рассмеялся:
— Да нет же. Это было в сорок третьем в Кангалассах.
— Невероятно. Я точно знаю, что это было в Ташкенте в пятьдесят пятом.
— Вы, наверное, говорите о чем-то другом.
— Я говорю о полотне, которое называется «Вдохновение». Вот чем мне пришлось заплатить за это вдохновение. — Его рука от локтя до запястья была обезображена шрамом. — Но я не жалею, — улыбнулся Петровский. — За это можно было отдать и жизнь.