Ожогин сделал ее светящейся дивой не только на экране (что, если говорить по чести, было делом вторичным), но и в их спальне. Он в преддверии брака — вот ведь серьезный юноша, и хотя многие считали его авантюристом, он любил узнавать и изучать суть функционирования любого механизма, в том числе женского, — так вот, Ожогин в преддверии брака прочел модную тогда среди врачей, философов и поэтов книжку Отто Лирваля. Как она называлась? «Покровы влечения»? Все тогда обсуждали, что Лирваль, тоже австриец, как и Фрейд, писал ее в Индии. У Ожогина был и индийский первоисточник, написанный, в свою очередь, англичанином. Конечно, он ее не по картинкам учил. Он когда ее учил, спальня будто наполнялась бликующими фантазиями, мыльными пузырями. Пузыри летали, переливались и лопались один за другим. Лара млела. Ожогин был худой, зеленоглазый, и еще — в нем было так много печального удивления, которое долгое время заменяло ему веселье. Веселиться и толстеть он начал одновременно. Она же стала принимать позы перед камерой и странным образом отделилась от самой себя, перестала чувствовать свое тело. Ее стали вожделеть тысячи. Муж одной ее знакомой занимался авангардной наукой, связанной с этим жутким электричеством, — так вот, на столе в их доме Лара, помнится, увидела книжку с актуальным названием: «Проблемы возбудимости». Даже стащила. Но в ней — увы! — невозможно было разобрать ни одного предложения. Проблема возбудимости осталась нерешенной. Для того чтобы явить любовный пыл, теперь требовалось тратить много сил, и в последние года два Ожогин, кажется, понял это. Да и она откровенно ленилась. Раз в год они путешествовали, и за границей Лара иногда позволяла себе разовые встречи с очень замкнутыми мужчинами.
Заработала карусель. По бульвару разнеслись звуки шарманки, сопровождающие круженье. Лара хотела улыбнуться, глядя на раскрашенных деревянных зверей, намалеванные на деревянных стенках картинки, где сказочные дамы танцевали с волшебными кавалерами, но эта попытка вызвала ужасную боль. Два овальных зеркала были встроены в отделку внутреннего цилиндра карусели на ее нижней платформе, и одно из них — вместе с деревянной каретой, лошадью и жирафом — уже подплывало к Ларе. Карусель двигалась медленно. Лара подняла вуаль и посмотрела на свое лицо. За жирафом двигался носорог. На нем сидел вспотевший малыш. Лара оперлась на зонтик. Когда она лежала в больничной палате, закутанная в бинты, то думала, что ослепнет и никогда больше не увидит, что творится в мире без нее. Не увидит ничего и никого, в том числе себя. Но себя она увидела, потому что ветер, который она так любила, раскрутил ее шарф, а швейцарские клейкие бинты оказались не такими стойкими, как предполагал доктор. Бинты лепестками опали с ее лица, и в карусельном зеркале мимо Лары проплыла в обрамлении полей дивной шляпы мерзкая отбивная с двумя черными точками — молящими глазами — посередине. Лара содрогнулась. Карусель звякнула и остановилась. Может быть, это лицо осталось там, в зеркале? Земля ушла из-под ног. Лара упала на скамью. Негнущимися пальцами не глядя достала из сумочки синий флакончик с каплями «если невмоготу». Выпила одним глотком до дна. В голове зашумело. Все поплыло перед глазами. Но Лара встала и быстро пошла, почти побежала в сторону дома.