Через два дня приехала Каталина. Она вихрем ворвалась в дом с пронзительным криком «Папá!», тотчас зацепила подолом и опрокинула дорогую вазу, стоящую в гостиной, и едва не сбила с ног графа, бросившись к нему в объятья. Когда девочка оторвалась в конце концов от отца, Глеб, присутствовавший при этой трогательной сцене, смог рассмотреть парижскую гостью. Каталина казалась слишком рослой и высокой для своих одиннадцати лет. Это была уже маленькая женщина, и женщина красивая. Горячая кровь матери-итальянки заставила рано расцвести эту южную розу, взращенную за высокими стенами парижского пансиона. Ее правильные точеные черты лица, матово-смуглая кожа, огромные миндалевидные черные глаза, роскошные завитые кудри, волной бегущие по плечам, — все, как нарочно, в романтическом, модном вкусе. Каталина была вылитая героиня Байрона. Сознавая свою красоту, девочка держалась несколько театрально, кривлялась и жеманилась, посылала томные взгляды и улыбки, но если ей случалось смеяться — а смеялась она часто, — смех звучал по-детски искренне, звонко. У ее веселого, оживленного личика была одна особенность — тонкая, очень высокая переносица, составляющая прямую линию со лбом. Эта черта готических мадонн придавала лицу девочки печальное, порой даже скорбное выражение, хотя ни печали, ни скорби Каталина не испытывала. Евлампия, впервые увидев ее, всплеснула руками и восхищенно произнесла: «Прямо как с картины! Помнишь, Глебушка, мы церковь в Венеции осматривали?» Но Глеб угрюмо мотнул головой и ушел к себе в лабораторию.
Во время праздничного обеда, посвященного приезду Каталины, граф представил дочери Глеба. Та изумленно воскликнула:
— Так вы родной брат Бориса Белозерского?! Как вы, однако, на него непохожи!
Глеб ничего на это не ответил. У него не было ни желания, ни умения вести светскую беседу. Он никогда не общался с девочками из высшего общества, лишь с циркачками, которых презирал. Каталина со своими парижскими замашками показалась ему фальшивой и напыщенной. Зато Евлампия, сидевшая за общим столом с тех пор, как Обольянинов случайно узнал, что она приходится Глебу родственницей, а не просто нянькой, прониклась к девочке еще большей симпатией. Все эти годы скитаний она тосковала о своем любимце Борисушке. Вот кто всегда ее одаривал любовью и лаской, в отличие от холодного и черствого Глеба. Недавно Борис прислал брату письмо, и Евлампия, дождавшись, когда внук уснет, вытащила у него из стола Борисушкино послание, много раз его перечитывала, целовала каждое слово и плакала.