Подобные, ранее не испытанные и резкие ощущения ошарашивают, и, наверное, поэтому так много иностранцев уезжает из Японии удивленными, но так и не разобравшимися до конца в своем удивлении.
Много раз я покупал еду в одной маленькой лавочке на окраине. Рядом с ней стояло несколько таких же серых двухэтажных домов с подслеповатыми окошками. Однажды я не нашел лавки. Она исчезла. Вместо нее стоял другой приземистый дом, и другие хозяева жили в нем, но ничем не торговали. Куда делись прежние хозяева? Кто знает?
В японских городах все меняется очень быстро. Ориентироваться приходится только по светофорам. К тому же японцы так любят динамичные украшения — вывески из блесток, мерцающих на ветру, букеты из шариков, которые дрожат на тонких проволоках. И оттого создается впечатление чего-то очень ненадежного.
Даже древние памятники старины имеют подозрительно новый вид, потому что старинные деревянные пагоды регулярно перестраиваются каждые несколько десятков лет. Не потому ли японцы столь нежно любят свои тихие горы, пологие и неизменные? Начинаешь понимать вскоре, что за всей этой изменчивостью, неясностью стоит нечто твердое, древнее, неизменное. Но что? Мне кажется, что дело в традициях, древних и вечно новых, подчас архаичных, но неизменно обновляющихся и потому живых. Словно дышащие свежим деревом древние пагоды...
Однажды я зашел в букинистическую лавку. Озабоченный хозяин стоял у полки и щелкал пальцами по корешкам книг.
— Продаются ли у вас книги по истории? — спросил я.
— Книги по истории? Ах да, да.... — улыбнулся он и продолжал проворно рыться в книгах.
Я стоял рядом и ждал. Наконец он поднял голову и сказал подошедшей девице в сером халатике:
— Двести пятьдесят шесть!
Девица тут же записала это в блокнот, и они перешли к другой полке. Очевидно, шел учет. Я не обиделся на хозяина, потому что знал, что с точки зрения традиционного поведения он поступает правильно, — я сам должен был все заметить и не приставать с глупыми вопросами.
Рядом с букинистической лавкой приютилась маленькая мастерская очков. На стеклянном прилавке поблескивали модернистские оправы -для людей средних лет и старинные, в форме велосипеда, — для молодежи; толстые, черные баранки — символ студента-зубрилы и массивные черепаховые коромысла с золотыми ободками — их обычно носят солидные чиновники. Выбрав очки-велосипед, я водрузил их на нос:
— Ну как, идет? — спросил я у продавца.
— Да, красиво, но... некрасиво! Очень некрасиво! Видите ли, закрыты брови. А если у человека не видны брови, значит, он что-то скрывает, и это наводит тоску и страх на окружающих. Наверное, лучше бы были такие, — и он указал на свои маленькие очки, держащиеся на кончике носа.