Ярмолюк сопоставил эту свою модель с наблюдениями над некоторыми действующими вулканами. И обнаружил поразительное совпадение в последовательности извержения материалов контрастного состава. Последний цикл деятельности Кракатау, например, начался с роста базальтового конуса Раката. Затем во время катастрофы 1883 года было выброшено около двадцати кубических километров распыленной гранитной магмы. А с образованием кальдеры в ней спустя некоторое время появился конус Анак-Кракатау — снова базальтовый.
И все-таки он считал необходимым еще и еще раз проверить себя непосредственно на обнажениях южномонгольских хребтов, где местами, как он помнил, было частично вскрыто именно глубинное строение угасших вулканов.
...Юрта стояла в сухой долине между сопками. В стороне от нее паслось стадо коз. А еще несколько поодаль слонялись два надменных верблюда. У входа в юрту красовался мотоцикл, на который залезали загорелые дочерна ребятишки.
Ярмолюк с двумя геологами завернул сюда, намереваясь лишь справиться о дороге и колодцах. Но хозяева с присущим монголам гостеприимством принялись угощать приезжих. Появились пиалы, до краев наполненные прохладным кислым молоком. Их подносили с легким поклоном. Принимая свою, Владимир по неловкости пролил немного жидкости и очень от этого смутился. Но хозяин весело закивал головой, взял свою чашу, затем, словно совершая ритуал, вытянул руку вперед и намеренно выплеснул часть молока на землю. Все вокруг засмеялись. Ярмолюк вспомнил: так здесь желают человеку удачи в пути.
По указанной дороге они быстро добрались до невысокого сглаженного хребта. Он был настолько живописен, что все повылезали из машин лишь для того, чтобы полюбоваться красивым видом.
Черные базальтовые скалы перемежались колоннами розового гранита. А вершины украшали глыбы, напоминающие то башни замков, то фигуры людей и животных. Их объемность подчеркивалась бездонной синевой неба.
Ярмолюк испытывал безотчетную радость. Ему трудно было бы передать свои ощущения словами. Просто он смотрел и смотрел, как бы впитывая в себя эту нерукотворную красоту. Если бы его сейчас спросили, ради чего он каждый раз, чуть наступит лето, так торопится в дальнюю дорогу — чтобы испытать хоть Несколько таких вот минут или чтобы поверять эту гармонию своей геологической «алгеброй»? — он затруднился бы с ответом. Затруднился потому, что никогда не отделял одно от другого. В его душе они не просто сосуществовали, а жили какой-то единой, неразделимой потребностью. Когда он строил свою модель, его, хоть это может показаться неуместным, заботило и то, достаточно ли она изящна,