Впрочем пятигаллонный запас подходил к концу. Согласно выводам Бомбара человек может существовать на одной морской воде без необратимых нарушений в организме лишь в течение 5—6 дней. Решить своими силами неразрешимую проблему невозможно .
«Помни, человек, ты прежде всего — разум!»
Бомбар пишет, что он собирал ночную росу, конденсирующуюся на поверхностях. На плотике все просолено. Значит, нужно любой ценой очистить от соли хотя бы что-то. Целая кружка «эликсира жизни» уходит на то, чтобы вымыть спину штормовки — если натянуть ее между весел, ночью роса будет осаждаться на ней — и лоскуток носового платка. Им можно вместо губки собирать влагу и затем досуха высасывать его.
И вот когда, казалось, появился проблеск надежды, судьба нанесла Фогару и Мансини еще один неожиданный удар. Это произошло ровно через месяц после кораблекрушения — Фогар точно запомнил этот день по календарю на наручных часах. С утра ничто не предвещало опасности. Однако к полудню ветер стал крепчать, и вскоре разыгрался настоящий шторм. Огромные пенные валы то подбрасывали спасательный плотик, словно мячик, чуть ли не в поднебесье, то низвергали в сумрачные пропасти, по обе стороны которых вздымались бутылочно-зеленые стены водяных гор. Стоило обрушиться одной из них, и людям пришел бы конец. Но океан, подобно кошке, играющей с мышью, не спешил. Вместо многотонной гибельной лапы «девятого вала» он решил «фыркнуть» на двух непокорных сквозь свои седые усы внезапным сильнейшим шквалом в тот момент, когда плот взмыл на гребень высоченной волны. И хотя мореплаватели, как перышки, вылетели из своей спасительной скорлупки, каким-то чудом они все же не выпустили из ослабевших пальцев бортового шнура. Фогар не может утверждать, руководил ли ими слепой инстинкт или разум, но они попытались взобраться обратно на плот лишь тогда, когда тот начал плавно подниматься на относительно пологой волне. Обессиленно распластавшись на дне, оба поняли: выигран еще один раунд в смертельном поединке.
Постепенно шторм стал утихать, словно неистовый океан тоже признал победу людей. Однако цена ее оказалась слишком высокой: морская вода пропитала абсолютно все. Впредь нечего было и думать собирать ночную росу. Ни Фогар, ни Мансини не сказали друг другу пи слова. Но каждый понимал: теперь их жизнь измеряется глотками оставшейся в канистре пресной воды.
«Итак, смерть близка... Но какая издевка: в последний момент упиваться, захлебываться сладкой, как нектар, водой... Если бы она была на самом деле, я бы сейчас не умирал... Значит, организм все же сильнее разума, если на пороге небытия заставляет его чувствовать то, чего сам страстно жаждет...»