Дальше по Муотаталю вела нас дочь мэра городка восемнадцатилетняя Анна-Мария. Мы сидели в машине, собираясь отправиться в Гларис по шоссе.
— Но русские солдаты пошли другой дорогой! — уверенно сказала Анна-Мария. — Сейчас это почти заброшенная тропа. Едем, я покажу.
Дорогой действительно мало пользовались — мы лишь раз встретили автомашину. Но как же трудно было с ней разминуться! Мы продвигались чуть ли не по сантиметру, вжимаясь в нависавшую справа скалу, а встречная машина почти зависла колесами над головокружительным обрывом.
Теснились толстые стволы сосен, низвергался водопад, грохоча и увлекая за собой палки и мелкие камни. Исчезли в долине шале — домики с ярко раскрашенными ставнями и наличниками, лишь изредка на крутом склоне — и как туда только забираются! — чернели угрюмые дома горцев, сложенные из толстых бревен, опиравшихся на неотесанные глыбы. Высились поленницы дров. А дорога крутыми витками врезалась в угрюмый пейзаж нетуристической Швейцарии.
— Говорят, тут был привал у солдат, — вдруг сказала Анна-Мария. — Вон доска...
Она была привинчена прямо к бугристой желто-коричневой скале.
«В память о переходе русских войск под руководством генералиссимуса Суворова в сентябре 1799 года»
И снова в горной тиши представили мы армейский бивуак, голоса командиров, лязг составляемых в козла ружей. У самой мемориальной доски росла высокая, крепкая, вцепившаяся корнями в каменистый грунт рябина. Казалось, кто то специально привез рябинку сюда как напоминание о родных русских лесах.
В Гларисе австрийцев уже не было не заботясь о своих союзнических обязательствах, они ушли из Швейцарии, оставив русских один на один с неприятелем. Весь путь армии Суворова на Гларис, потом на юго-восток, на перевал Панике, сопровождался почти непрерывными боями с французами, силы которых превосходили русские во много раз Панике был последним но, может быть, наиболее тяжелым испытанием для измученных тяжелым альпийским походом суворовских солдат. На перевале снежный покров достигал полутора метров, идти можно было только гуськом по узкой, вьющейся по кручам тропинке, иногда и она исчезала, ветер валил с ног солдат в разбитых о камни сапогах, истрепанном обмундировании. Развести костры было невозможно, вокруг ни одной сухой ветки.
«Так мы шли, — вспоминал П. Багратион, — почти босые, чрез высочайшие скалистые горы, без дорог чрез быстротоки, переходя их по колено и выше в воде. И одна лишь сила воли русского человека с любовию к отечеству и Александру Васильевичу могла перенести всю эту пагубную пропасть».