Руки Рейна прижали меня к груди.
— Сита, хорошая моя, радость моя, позволь мне помочь…
Не отпуская и не выпуская, он перекатился, оказавшись сверху.
Я не ждала большего, мне и так было приятно, удивительно приятно… Но он что-то прикинул, подхватил мои ноги под колени и, примерившись, часто, очень часто, короткими ударами стал бить в глубине. То, что он творил, было необычно и хорошо, невероятно хорошо, невыносимо… почувствовала, как невольно напрягаю мышцы живота, от чего ощущения стали ещё острее, и расслабиться было уже невозможно, а потом, ахнув, вцепилась ему в плечи, уронив на себя. Боги! Похоже, просто раньше я спала не с тем мужчиной.
Рейн стиснул меня, выдохнув в лицо: «Сита!», и рухнул сверху.
Похоже, ему было не хуже, чем мне.
Ну вот, приплыли.
А фейерверк в День Корабля по сравнению с этим — просто пшик!
— Ну, теперь я и вправду — твой муж. Сита? Сита?! Ты снова плачешь? Я сделал больно? Или ты жалеешь?
— Нет. Рейн… просто я так счастлива и так тебя люблю…
— Я тебя тоже. И я тоже очень, очень счастлив. Знаешь, как я боялся, когда только влюбился, что я тебе неинтересен и что ты никогда меня к себе не подпустишь?
Засмеялась — попробуй такого не подпусти…
Я — его жена.
— Знаешь, я сейчас начну светиться от счастья, — сообщил мне Рейн, когда мы отдышались.
— Ты уже, — покосилась я на его ауру. Я и сама чувствовала, что не в состоянии прекратить глупо улыбаться. Хотя одновременно тянуло зевнуть и закрыть глаза.
Рейн понял. Притянул меня на плечо, я прижалась к нему теснее — и уплыла в сон.
Разбудившее меня посреди ночи видение было коротким. Очень коротким, но оставило ощущение тревоги, страха, даже ужаса. Сначала вокруг была тьма, тяжелая, давящая, безмолвная, непроглядная. Затем мрак стал светлеть, рассеиваться, перетекая в кроваво-красный. И — первый звук — раздался свист рассекаемого воздуха, а следом — заставивший меня вздрогнуть тяжёлый рубящий удар. Столько было выплеснуто злобы, ярости, ненависти… Взгляд сфокусировался, показывая то алое, что заслоняло обзор.
Передо мной высилась искорёженная спинка массивного, обитого красным бархатом кресла, а из неё торчал застрявший в дереве огромный топор. Его лезвие почему-то тоже казалось алым, а потом я увидела, как по кромке вниз медленно ползёт, набухая, тяжёлая кровавая капля…
Вскрикнув, открыла глаза.
— Сита, — Холт проснулся мгновенно, стоило мне дернуться. — Что?
— Страшный сон, — поёжилась я, нашаривая в темноте его ладонь.
— Расскажи. Первая ночь на новом месте…
— Ничего особенного. Никаких людей. Просто предмет интерьера, кажется, кресло, разрубленное топором. Кресло красное, топор большой. Всё, — пожала плечами я.