Из всех дипломированных профессионалов, служивших жрецами и оракулами новых светских истин, вестники и глашатаи были наиболее меркурианскими, наиболее маргинальными, наиболее заметными, наиболее влиятельными — и в наибольшей степени еврейскими. В Германии, Австрии и Венгрии начала XX века издателями, редакторами и авторами большинства национальных газет, не являвшихся специфически христианскими или антисемитскими, были евреи (впрочем, в Вене даже христианские и антисемитские газеты иногда издавались евреями). По словам Стивена Беллера, «в век, когда пресса была единственным средством массовой информации, культурным или не очень, либеральная пресса была по преимуществу еврейской».
То же — чуть в меньшей степени — справедливо в отношении издательских домов, а также разнообразных публичных мест, в которых обмен известиями, пророчествами и редакторскими комментариями производился устно или бессловесно (посредством жеста, моды и ритуала). «Еврейская эмансипация» была, среди прочего, попыткой индивидуальных евреев найти нейтральное (или. по выражению Джейкоба Каца, «полунейтральное») общество, в котором нейтральные субъекты получат равный доступ к нейтральной светской культуре. Как маркиз д'Аржан писал Фридриху Великому (прося за Моисея Мендельсона), «Philosophe, являющийся плохим католиком, просит philosophe, являющегося плохим протестантом, о даровании привилегии [проживания в Берлине] philosophe, являющемуся плохим евреем». Быть плохим в глазах Бога совсем неплохо, поскольку Бог либо не существует, либо не заботится более о добре и зле. Для евреев первыми уголками равенства и нейтралитета стали масонские ложи, члены которых придерживались «веры, которая является обшей для всех людей, готовых оставить свои частные мнения при себе». Когда многие люди поверили, что единственная уцелевшая вера — та, которая является общей для всех людей, некоторые частные мнения превратились в «общественное мнение», а евреи стали специалистами по его формированию и распространению. В начале XIX века хозяйками самых влиятельных немецких салонов были еврейки, а евреи обоих полов стали заметной, а иногда и самой значительной частью «публики» в театрах, концертных залах, художественных галереях и литературных обществах. Большинство постоянных посетителей венских литературных кофеен — и большинство художников, чьи произведения там обсуждались, — были евреями. Модернизм Центральной Европы очень многим обязан творчеству «эмансипированных» евреев.
То же произошло и в науке (от scientia, «знание»), еще одной опасной меркурианской специальности, тесно связанной с искусствами и ремеслами. Для многих евреев переход от изучения Закона к изучению законов природы оказался относительно нетрудным и чрезвычайно успешным. Новая наука о личности (названная в честь Психеи, «Души» по-гречески, вечной жертвы жестокости Эроса) была делом почти исключительно еврейским; новая наука об обществе представлялась историку литературы Фридриху Гундольфу (урожденному Гундельфингеру) «еврейской сектой»; а многие старые науки, в особенности физика, математика и химия, очень много выиграли от притока евреев. По меньшей мере пять из девяти Нобелевских премий, полученных гражданами Германии в веймарские годы, были присуждены ученым еврейского происхождения, а один из них, Альберт Эйнштейн, стал наряду с Ротшильдом главной иконой современности. Вернее, Ротшильд остался именем, призрачным символом «незримой руки», а Эйнштейн стал истинной иконой — образом божества, ликом разума, пророком Прометейства.