В Буэнос-Айресе мужественного путешественника ждал радушный прием. Он был почетным гостем научных учреждений Аргентины.
Домой, в Венесуэлу, Кристантино Георгуску отправился поездом — но прямого железнодорожного сообщения Буэнос-Айрес — Каракас нет — и самолетом, автотранспортом — словом, на «тривиальных» средствах передвижения.
— Я бы и рад вернуться речным путем,— сказал перед отъездом на пресс-конференции путешественник,— но... пусть все же это сделает кто-нибудь другой. Сейчас сил у меня уже нет. Всякое было во время плавания — и пороги, и мели, и быстрины... Безжалостное солнце и ливневые дожди... Узкие речонки, где приходилось буквально прорубаться сквозь заросли, смыкающиеся над руслом. И, честно вам скажу, я очень боялся пираний — неприятные рыбешки.
Пока мало известно о подробностях плавания Георгуску — о том, что он ел, где и как спал, о его встречах с индейскими племенами и взаимоотношениях с хищными зверями.
— Вернувшись на родину, я сяду за книгу,— сказал Кристантино.— В ней читатель найдет все: и опасности, и тяготы одиночного плавания по рекам, и пот, и слезы, а главное — великое счастье странствий по земле и трудную радость первопроходца.
А. Глебов
Мы отправлялись в Подлеморье. В Москве уже звенела весенняя капель и теплый ветер съедал помаленьку тучные сугробы, а в Забайкалье, как сообщали синоптики, еще бушевали вьюги и трещали крепкие сибирские морозы. Там, в Баргузинском заповеднике, нас ожидала двухнедельная «охота». Главный ее объект — «Соболь, зверь сибирский». Под таким названием снимала ленту группа киностудии «Центрнаучфильм». Я летел с группой в качестве внештатного консультанта.
К началу века хищнический промысел соболей почти извел зверьков по всей Сибири: от Урала до Тихого океана. Положение казалось безвыходным. Некоторые ученые даже стали считать соболя естественно вымирающим видом. Утверждали, будто он не выносит дыма и панически боится человеческого жилья. Однако нашлись специалисты, которые отстаивали обратное и винили во всем неуемных добытчиков соболей. Нужны были строгие охранные меры и заповедники, где множилось бы соболиное стадо. Баргузинский заповедник стал первым из них.
Подле моря
— Эх, паря,— вздохнул пожилой сибиряк, обстоятельно отвечая на мои вопросы о Байкале,— раньше-то, если назовешь его озером, по ушам били. Море! Да не просто, а святое море. Почитали Байкал и стереглись его. Он ведь с собой шутить-то не позволял. Кормил, одевал, но порой враз все и отнимал, вплоть до жизни. Суров батюшка...