– Ясно! Я здорово понервничала с командиром.
– Он обрабатывал тебя жестко, потому что БВР будет обрабатывать тебя еще жестче, а когда мы пойдем в суд, на тебя будут давить адвокаты.
– Это я тоже поняла. – Пибоди нервно поигрывала радужными очками, но так и не нацепила их на нос. – А еще я подумала, что многие копы назовут меня предательницей.
– Это она предательница, Пибоди.
– Знаю. Но я должна быть к этому готова. И всякий раз, как я это услышу, буду вспоминать, как я сидела в душевой кабине, и буду мысленно посылать их куда подальше.
– Верная мысль. Пора готовить следующий этап.
Ева позвонила Уэбстеру с карманного телефона, над которым потрудился Макнаб.
– Даллас? Ну надо же! Доброе утро.
Весь экран заполнило его красивое лицо, но Ева услышала в трубке звуки уличного движения.
– Ты где?
– Иду на работу пешком, наслаждаюсь прекрасным летним утром. А что?
– В компании?
– Нескольких миллионов ньюйоркцев. – Уэбстер отхлебнул кофе из бумажного стаканчика, но Ева заметила, как изменились его глаза: стали бесстрастными. – Я один.
– Надо встретиться, поговорить. Помнишь, где встречались, когда было то федеральное дельце?
– Помню.
– Там же. Через два часа. Оформи это как личноевремя.
– У меня начальство есть, Даллас.
– У твоего начальника есть свой начальник, а у того – еще один начальник. Этот приказ – от самого высокого начальника, Уэбстер. Не хочешь – я найду другую крысу.
– О-о-очень смешно. Через два часа. – Он дал отбой.
– Позвони Крэку, – приказала Ева Пибоди. – Скажи, мне надо, чтобы он открыл заведение через пару часов.
– Ты хочешь, чтобы я позвонила семифутовому хозяину секс-клуба, зная, что мне придется его разбудить?
– Где твой хребет, Пибоди? – спросила Ева.
Днем район выглядел еще хуже, чем ночью, решила Ева. При дневном свете каждое пятно, каждая куча грязи выглядели рельефнее и бросались в глаза. На углу ютился убогий магазинишко, весь увешанный предупреждениями.
ОПЛАТА НАЛИЧНЫМИ НЕ ПРОИЗВОДИТСЯ!
ВЕДЕТСЯ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ!
ОБСЛУЖИВАЕТСЯ ТОЛЬКО РОБОТАМИ!
Прохожих было совсем немного. Они шли по своим делам, втянув голову в плечи. Впрочем, для большинства проходимцев, хулиганов и смутьянов час был слишком ранний, никто пешеходов не трогал.
– Тяжко жить в таком месте, – заметила Пибоди. – Всего в паре кварталов отсюда совсем другая жизнь, а тут все прямо жутко и тоскливо. Если тут родиться, как отсюда выбраться?
Ева подумала о Рорке, ребенке, которому приходилось выживать в кишащих преступностью дублинских переулках, где «жутко и тоскливо» показалось бы праздником.
– Всеми правдами и неправдами, – прошептала она.