– Не беспокойся. Келли знает это место. – Он притянул Вирджинию к себе. – Сейчас я единственный, кому ты требуешься, Вирджиния.
– Я здесь, – прошептала она. – Потребуй меня, Болтон.
Они привязали коней, на которых приехали, вытащили из его рюкзака одеяло, раскрашенное в ярко-красные, синие и желтые цвета.
– По обычаю моего народа, воин, накрывший девушку своим одеялом, делает ее своей. – Он накинул одеяло на плечи Вирджинии и снова притянул ее к себе.
Вирджиния почувствовала слабость в коленках. Никогда раньше не встречала она мужчину, вытворявшего с ней такое. Один взгляд Болтона – и она таяла. Продлится ли это десять лет? Пятнадцать? Двадцать?
В соснах пел ветер, заставив ее забыть обо всем, кроме этой необузданной и вместе с тем ласковой музыки.
– И все? – прошептала она.
– Есть кое-что еще, – сказал он.
– Расскажи мне, – попросила она.
– Лучше я тебе покажу, – предложил он.
Расстелив одеяло на земле, он медленно раздел ее, а потом встал на колени лицом к ней, держа ее руку в своей.
– Дотронься до себя, Вирджиния. Покажи мне, чего ты хочешь, – проговорил он.
– А ты? – спросила она.
– Я сделаю то же самое, – обещал он.
– Здесь, – сказала она, дотронувшись до груди пальцами легкими, как перышки. Его глаза были прикованы к твердому розовому соску; он медленно наклонился и взял его в рот. Вирджиния прогнулась назад и застонала.
Не отпуская ее руки, он сосал до тех пор, пока она не достигла экстаза.
– Что еще, Вирджиния? Где ты хочешь? Что ты хочешь? – спрашивал он.
Ее пальцы заскользили по плоскому животу, приблизившись к мягким вьющимся волоскам. Когда он наклонился, она зарылась пальцами в его волосы и притянула его к себе. Его язык был нежным и мягким, горячим и требовательным. Она снова достигла экстаза… а затем снова.
Ветер подбадривал их своей необузданной песней, солнце опаляло их, будто огнем. Оковы цивилизации понемногу спадали, и Вирджиния превращалась в дитя природы – первобытное, неистовое, непосредственное.
Ее ноги дрожали от сильного желания, и когда она не могла уже ни о чем другом думать, Болтон прикоснулся к себе.
– Возьми меня, – просила Вирджиния. – Возьми меня.
– Я беру тебя, Вирджиния, – сказал он.
Его руки были крепкими и уверенными. Время и место потеряли для Вирджинии всякое значение. Для нее не существовало ничего, кроме ощущений… его кожи – бархата поверх стали, – его свежего запаха, его острого сладкого вкуса. Она коснулась языком его напряженной плоти…
Он изливал свою душу в потоке древних слов – слов поэзии и страсти. И когда эта утонченная пытка стала невыносимой, он распростер ее на одеяле и вошел в нее.