— Неужели кто-то будет это читать?
— Это уж от тебя зависит! Напишешь интересно — будут.
— Но мне-то неинтересно.
— Н-да... Ну что ж...
Еще один урок на той же неделе:
— Ладно, попробуем зайти с другого конца. Скажи, что тебя интересует.
— Математика. Перевод. И...
Равнодушно скользившие по мне глаза теперь уставились в окно, на догорающее солнце. Дядя нынче вечером на сцене не появлялся, но его плетеное кресло с пухлой неяркой подушкой просматривалось под тремя молодыми деревцами, росшими у стены из местного красного кирпича, порядком выветрившегося. Рядом на траве валялась забытая шляпа. В лучах заката розы на клумбе полыхали каким-то отчаянным цветом. Я вдруг вспомнила, что Клаус долгие годы воспитывался без отца, а недавно потерял мать.
— Надо все-таки постараться и что-то сделать, — сказала я.
Убедившись, что у него есть все составленные мною памятки с описанием различных подходов к той или иной теме, а также образцы сочинений, я засобиралась домой. Он, как всегда, вежливо проводил меня до дверей. В кухне вторая, «сухопутная» тетка, более женоподобная, чем сестра, стояла перед старой газовой плитой и сосредоточенно обугливала на сковородке консервированную фасоль в томате.
— Ну что ты будешь делать! — сокрушенно воскликнула она, когда мы проходили мимо. — Готовить-то у нас особенно некому, в саду дел невпроворот.
Я перехватила взгляд Клауса и впервые ощутила, до какой степени инородным телом он казался в этом доме. Это были чужие территориальные воды, и в них он едва держался на плаву. В последующие несколько недель, пока Клаус тужился, пытаясь излить на бумаге хоть малую толику своей души, постоянный запах пригоревшей стряпни и кусочничающие тети-дяди, возникающие в саду то здесь, то там, стали порядком действовать мне на нервы.
Однажды желудок Клауса подал голос. Я вытащила из сумки плитку шоколада, поломала ее на куски и положила на стол. Он к ней не притронулся.
— Угощайся!
— Спасибо, но я ем только швейцарский шоколад.
— Попробуй, это же очень вкусно!
— Нет. Я просто хочу поесть. Хоть раз сесть и поесть нормально.
— Ладно, в следующий раз я принесу тебе швейцарский шоколад. А сейчас опиши мне, что такое голод. Опиши, как ты это чувствуешь.
Он воззрился на меня с изумлением.
— Что же тут описывать? Ну, это очень неприятно.
— Подумай, на что похоже это ощущение. Сравни его с чем-нибудь.
— То есть я должен употребить метафору, правильно? Как вы мне объясняли.
— Совершенно верно. Ну, давай, употребляй!
— Голод — это как... голод. Он похож сам на себя. Мне кажется, его ни с чем нельзя сравнить.