В июле в Куоккале состоялся литературно-музыкальный вечер. Журнал «Театр и искусство» так описывал это событие:
«…Вступительное слово сказал маститый Репин.
…Выступление г. Маяковского многих… разочаровало. От него, как от «футуриста», ожидали какой-нибудь дикой выходки. Вместо того этот очень неуравновешенный, но, несомненно, обладающий недюжинным дарованием поэт прочел несколько стихотворений, очень своеобразных и колоритных, вовсе лишенных каких-либо специальных эксцессов.
Пьесы Маяковского про собаку и про звезды — произведения прямо отличные, рельефные, очень индивидуальные, весьма любопытные в отношении ритмической и рифмической техники».
Стареющий художник и молодой поэт выступают уже вместе.
Но на фронте дела шли худо, и вскоре «неблагонадежного» тоже забрали в солдаты. В «Пенатах» остался его портрет, который нужен был уже для новой затеи Репина. Большой холст «Черноморская вольница» все еще переписывался, и Репину запала мысль использовать облик революционного поэта для запорожца в «Черноморской вольнице».
Это тем более интересно, что впоследствии Маяковский писал о своем происхождении:
Я —
дедом казак,
другим —
сечевик…
Не знал этого Репин, но его особое, ему присущее чувство подсказывало это. Сильная и красивая фигура южанина, дерзкого и умного бунтаря волновала воображение художника.
Картина долго мучила Репина, и он замучил ее. Судьба ее неизвестна.
Не знаем мы и что сталось с портретом Маяковского. До последних дней жизни Репина он висел в той самой столовой, где в 1915 году Репин сфотографирован с Маяковским, Чуковским, Евреиновым и другими гостями.
Нет даже и фотографии с портрета. Художник Комашка, который в 1915–1918 годах жил и учился у Репина, рассказывает в своих воспоминаниях, что это был погрудный портрет в натуру, писанный широко и смело в один сеанс на крупнозернистом холсте, и так же, как портрет Горького 1917 года, оставался с незаписанным белым фоном.
Возможно, когда-нибудь мы узнаем о судьбе портрета Маяковского, а может быть, и увидим — он где-то, очевидно, в Финляндии, или Швеции, или в других краях. Иконография Маяковского тоже ведь бедна портретами, писанными с натуры.
Молниеносный шарж, сделанный Маяковским с Репина, хранится в альбоме, называющемся весело — «Чукоккала».
К. И. Чуковский долгие годы был большим другом художника, жил от него неподалеку, а когда граница отрезала «Пенаты» от родины, вел горячую переписку со своим другом, получая и от него письма почти в самый канун последней болезни художника.
Это причудливое название сохранилось и за дачей Чуковского — в нем объединились первые буквы от фамилии писателя и последние от названия местности, в которой он жил.