Если бы мне это прочитали, сказав, что это портрет Лёни, я бы сказала: «Да, это Лёня». Но это был портрет Михаила Афанасьевича Булгакова. Странно и то, что оба страдали одной болезнью, болезнью почек, которая унесла от нас обоих в другой мир.
Почему я это вспомнила? Наверное, потому, что когда к нам приходила журналист и писатель Оля Кучкина, мы говорили о Лёниной болезни, вспоминая при этом болезнь М. А. И этот портрет, как будто списанный с Лёни. Все каким-то странным образом соединялось в нашей жизни, замешанной на мистических знаках. Опять же, мы с Лёней сыграли роли Мастера и Маргариты в спектакле «Мастер и Маргарита». И не этот ли спектакль послужил приговором для Лёни — Мастера, имея в виду мистический контекст нашей жизни. Конечно, глупость все это… Но эта глупость не выходит у меня из головы…
А однажды я, играя спектакль «Мастер и Маргарита», упала сверху с маятника, который каким-то непостижимым образом за что-то зацепился и остался наверху, а я, упав навзничь на пол, на несколько секунд потеряла сознание. Зрительный зал хором — ах! Если бы маятник тут же отцепился, осталась бы я жива — не знаю, но что эти Время-часы меня бы распороли — это точно. После, когда ко мне вернулось сознание, я вскочила на уже опущенный маятник и с особенной яростью выкрикнула монолог, в конце которого послала всех к чертовой матери. Для чего-то меня оставили в живых. Может быть, для Лёни?..
Глава 9 Лёнины предчувствия
По деревенской примете черный ворон — к смерти.
За время нашего последнего счастливого лета 2003 года Лёня пугал меня своими предчувствиями. Перед поездкой на дачу, усадив меня за стол, прочел свое последнее стихотворение «Старик».
Старик
Старику было лет девяносто,
Он медсестрами был нелюбим,
Полюбить его было непросто:
Недотрога. Ворчун. Нелюдим.
Что поделаешь, старость — не радость…
Видно, время ухода пришло…
Но никак ему не умиралось,
Беспокойство какое-то жгло…
Старика занимала забота:
Как бы с пользой из жизни уйти…
Так уйти, чтобы вместо кого-то,
Так уйти, чтоб кого-то спасти…
Он кряхтел и ворочался… Кстати,
Пятый день не слыхать пацана,
Что в соседней лечился палате…
Пятый день за стеной — тишина.
Где ты, Вадик?.. Чего ты молчишь-то?..
И, как будто услышав призыв,
За стеной засмеялся мальчишка…
И старик успокоился: жив!
Он торжественно выпрямил тело
И покой утвердил на челе,
Будто сделал последнее дело,
Что держало его на земле.
Я догадывалась, что это стихотворение он определенным образом связывает с собой. В отчаянии начинаю его бессильно отчитывать. Он
смеется, успокаивает: «Нюсенька, успокойся, ну раз это в голове…» — «Так не держи в голове!..» — продолжаю я беззлобно огрызаться. Долго не могу успокоиться. И жалость, и нежность, и отчаянье.