— Меня научили умирать и воскресать, но жрецы хотели, закопав меня в землю, больше не откапывать. Великий грех на душу, но они сделали бы это, не узнай я об их намерениях своевременно. Иначе я б не проповедовал здесь.
— И не исцелил бы меня, изгнав бесов из грешного тела моего! Но, главное, мы бы не встретились.
И словно споткнулась. Нет, она не должна искушать Иисуса, которого любит больше, чем самое себя. После паузы продолжила успокаивающе:
— В тебя сегодня уверовали сотни, а скоро их станет тысячи. Разве это не награда за то, что ты пережил? У тебя ученики…
— Не столько ученики, Мария, сколько стражники. Моя судьба предрешена: смертью своей искупить грехи людские перед Отцом Небесным. Обо мне пророчествовал Исайя: Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязаем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отвергнут от земли живых; за преступления народа моего претерпел казнь… Вот почему, Мария, у меня нет выбора.
— Есть! — прерывисто воскликнула она и вновь осеклась. Какой выбор?! Сказать, что он есть, не значит предложить его. И посильно ли ей, женщине, повлиять на судьбу человека, хотя и страстно любимого. Судьба предопределена свыше и не подвластна смертным. Она сама же испугалась столь решительному своему заявлению, и все же продолжала упрямо твердить, теперь, правда, мысленно:
«Есть! Есть! Есть! Ты не должен умереть! Не должен! И не умрешь!»
Это очень походило на клятву, какую она давала сама себе.
Иисус же, понявший ее восклицание по-своему, вроде бы даже согласился с ней:
— Возможно, права ты. Выход есть: отозваться на приглашение Абгара, — но, поняв, что вызвал у Марии своими словами недоумение (выходит, она не знала, как он считал ранее, о сути послания), рассказал ей о письме.
— Вот и поезжай. Только меня возьми с собой. Царь, которого ты исцелишь, разве даст тебя в обиду?
— Верно. Не даст. Но я сам выбрал свой путь. В меня уверовали многие, как я могу разочаровать их? Нет, я должен идти до конца своего пути, как предопределено мне судьбою, — вздохнув, добавил: — Не оставит меня в покое и Сарманское братство. Искупительная смерть моя не ради одного Израиля, но — всего человечества, ибо я — Сын Человеческий.
«И все же ты не умрешь! Так решила я, любящая тебя женщина!»
Иисусу же она сказала иное:
— Но ты не можешь отказать царю. Ты же не отказываешь никому: ни нищим, ни мытарям, ни маловерам и даже многобожникам, а разве царь, в тебя уверовавший, хуже их?