Иисус вполне понимал, что именно сейчас делать это было очень опасно, разве, однако, мог он отказать женщине-матери, молящей за свое дитя? Да и не поняли бы его сторонники и последователи этого отказа, обвинив его в трусости, ибо прежде он исцелял всех: галилеян, самаритян, иудеев, моавитян, аммонитян, идумеев, даже сирийцев, финикийцев, персов, когда те приводили или привозили к нему хворых — отчего же теперь отказался?
И он исцелил, войдя в дом самаритянки, деву и даже потрапезовал с дочерью и матерью.
Разве же он не знал, с какой ненавистью относятся к самаритянам иудеи? Знал. И добровольно шел к опасности. Добровольно бросил врагам еще один вызов и после этого больше не таился. Исцелял и проповедовал в Самарии, как в своей Галилее, с радостью видя, что его слова находят добрую почву, хотя не мог не понимать, как трудно вот так, с первого раза, перестроить духовный мир, если он впитан с молоком матери и освящен вековыми традициями, вековыми устоями. Память предков — величайшая память.
Но нужно же кому-то первому прорваться через косность Живым Словом Божьим?
Большие неприятности начались в Галилее. В Сомане, в Афеке и, что просто огорошило Иисуса, — в Назарете, его родном городе. Его просто не впустили в ворота. Остановила угрожающая толпа фанатиков возгласами:
— Иди к самаритянам!
— Знайся с мытарями!
— Братайся с многобожниками!
Что делать? Напрячь волю и успокоить толпу? Но это не путь для Живого Глагола Божьего. Насильная вера — не твердая вера. И он покорно пошагал от стен родного города, а удалившись на небольшое расстояние, обратился к сопровождавшим его.
— Мой совет вам: возвращайтесь в дома свои. Оставьте меня одного. Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности. Охота идет за мной, и я стану уповать на Отца своего Небесного.
Различно восприняты были слова эти почитателями: кто-то сразу же согласился возвратиться домой, но кто-то посчитал, что нельзя оставлять без глаза своего проповедника и целителя в час испытания, ибо тогда фарисеи и саддукеи непременно сотворят ему зло. Иисус, однако же, настаивал на том, чтобы его оставили одного. Решила разногласие Мария:
— Я и Марфа останемся с тобой. Кто кроме нас омоет твои натрудившиеся за день ноги. Только мы. Вместе со слугами твоими.
— Мы тоже не покинем тебя, Иисус, — заявили родственники Лазаря. — Остальные как хотят.
— Принимаю условие, — наконец согласился Иисус, — но пусть останется вас не больше десяти. Кто из вас, определите сами.
Береговые города тоже встречали Иисуса враждебно. Семейные ессеи не отказывали в крове, но Иисус понимал, насколько это им не безопасно, и он у них старался не задерживаться. Лишь в семьях рыбаков, владеющих тонями и потому имеющих дома свои у этих тоней, он мог останавливаться безбоязненно, что навредит хозяевам; но разве мог он, проповедник, довольствоваться житьем, прячась от людей? Конечно же, нет.