— Это означает, — тотчас сказал Роберт, — что жизнь подчиняется некоему высшему закону в сравнении с законом просто причины и следствия.
— Это означает — и это был бы простейший ответ, — что дух есть природа.
Роберт почувствовал себя одураченным.
— Но закон, — воскликнул он, — первейший закон, которому подчинен каждый человек, как сегодня, так и сто и тысячу лет назад, и перед которыми все живущее равно — во все времена!
— Я рад приветствовать Вас здесь, у нас, доктор Линдхоф, — послышался голос Префекта.
Снова в громкоговорителе зазвучала прерывистая мелодия. Она уже смолкла, а Роберт все еще смотрел как завороженный на аппарат, словно ожидая, что в нем снова оживет голос.
— Аудиенция окончена, — сказал Комиссар. — Сядем!
— А у меня еще столько было на душе, — с чувством заметил Роберт.
— К самому Префекту непосредственно не обращаются с вопросами, — возразил Комиссар. — Он сделал вам двойное напутствие. Я поздравляю вас с назначением.
— Тем более, — признался Роберт, — я сомневаюсь, что справлюсь с задачей.
— Скажу вам одно, господин доктор. Вы пока что не разделили нашу судьбу, вас принимают только как гостя в наше сообщество. С незапамятных времен хроника наша ведется гостем. Почему — вы поймете позже, когда хорошо ознакомитесь с Архивом. Если вам на первых порах, пока вы осмотритесь в городе, понадобится сопровождающий, то всегда, я думаю, найдется такой, кто бы мог взять на себя эту миссию.
— Я уже встретил здесь своего отца, — сказал Роберт, — и… — он осекся. В высоких инстанциях, должно быть, и так все знают.
— Нет ничего, что бы могло вам внушать опасения, — учтиво сказал Комиссар. С этими словами он встал и слегка поклонился.
Роберта отпустили. Ему показалось, что чиновник утомлен, отчего улыбка его казалась восковой. В соседнем помещении Роберта принял секретарь Высокого Комиссара. У него было полное лицо, голубые глаза весело сверкали за толстыми стеклами очков.
— Дело за некоторыми формальностями, — сказал он и положил письмо из Префектуры, протянутое Робертом, на стол перед собой. Он выписал ему удостоверение, которое давало право входа в любое место — в казармы, в частные дома, в районы катакомб.
— Подземные области, — пояснил секретарь, потирая рукой свои розовые щеки, — простираются в северо-восточном направлении далеко за пределы видимых очертаний нашего города, очень далеко.
Он дал понять как бы вскользь, что они теряются в беспредельности. Но поскольку условия этой местности по мере удаления от центра города становятся все более суровыми, то желанию углубляться в нее весьма скоро наступает естественный предел.