Из подвала иногда выходили, ночью, когда прекращались бои, немцы ночью не воевали, только постреливали, но никаких наступательных действий не было. И вот мы вылазили — за водой ходили на Царицу, мать ходила. Что мы ели? — даже сейчас не помню! Просто удивляешься, не могу вспомнить! Слышим — стрельба идет за Царицей, потом прекратилась. Потом прям на берегу была — прекратилась — значит, наших они выдавили и оттуда. Мы глубоко в подвале, а там, кто ближе к выходу, говорят, что немцы во дворе уже. И рассказали, что один немецкий солдат начал спускаться в подвал, и его рассмотрели: рослый такой, шифоновый шарф у него белый, с автоматом. Ну, он, наверное, посмотрел, что здесь никакого сопротивления нет, опасности, и ушел.
Потом они начали проверять все подвалы! И эти два бойца, что с нами были, решили сдаться. Оружия у них не было. У них отдельное место, ниша была. А мать меня все время ругала: «Не высовывайся!» Потому что слышали, что они забирают подростков и мужчин в лагерь, считают, что гражданские мужчины — это переодетые красноармейцы или будущие потенциально опасные люди. И вот мы выстроились и спустились двое: впереди один невысокого роста, лет сорока, в пилотке, в руках винтовка, а за ним идет — в каске и с ручным пулеметом на перевес. Входят — спросили про солдат при входе — им сказали, что есть. Они проходят мимо — и тут я впервые увидел этих немцев! Дошли они — слышим крик: «Вставай!» Немецкие крики. И потом выходят наших двое. И в конце, когда бойцов забрали, он еще двоих или троих мужиков присоединил — и повели их.
На улице тишина! Они же весь центр уже заняли. Ни обстрелов, ничего нет, тихо. Мать говорит: «Пойдем домой, на пепелище! Что тут сидеть». И мы пошли. Солдаты стоят. Удивило меня: вот тут, где сейчас троллейбусная остановка, человек пять стоят, как линейные солдатики, молоденькие-молоденькие, и мундиры на них как с иголочки. Боже мой, думаю, как же так, у солдат мундиры ж потрепанные, а эти как с иголочки. Видимо, пополнение. «Пройти можно?» — «Давай проходи». Пришли мы: улица вся как есть сгорела — стоят только печи и трубы! И наш дом. У нас внутри дома, под ним, был погреб, вот туда мы стащили все ценные вещи: машинку швейную и прочее. Ценностей особых и не было, может, посуду или одежду какую. Вот это там осталось, сохранилось, потом, когда камни мы все разгребли и погреб открыли, там все эти вещи сохранились. Когда уходили, все было загорожено, были постройки, а это все видно вокруг — поле такое и одни печки стоят только! И люди возвращаются и начинают на этих печках готовить себе еду. Жизнь продолжается…