Уже через три недели, я съездил к тем особым деревьям. Но уже со снаряжением. Я взял стары пленочный фотоаппарат, акварель, пастельные мелки, и, на всякий случай, хороший цифровой.
Рисовал достаточно долго, в этюдах пытался добиться не только внешнего сходства, это то было самым несложным, а ощущения, что в нарисованном, мне более ничего не хочется добавить. Притом искал не совершенства, а подобия того состояния, когда Мирон переставал обрабатывать свои статуэтки.
Фото с пленочного аппарата, крутого цифровика, были такими же пустыми, как и те первые, сделанные мобилкой. А, вот рисунки ощущение давали. Даже прибор, если особенно прислушиваться, немного на них реагировал.
Я решил, что необходимо найти одного или нескольких художников для создания картин с необычными свойствами. Причиной решения было даже не то, что образы чудесных деревьев имели силу, а скорее то, что мне не удалось самореализоваться как художником по комплексу разных причин.
Прежде всего успокаивает то, что если бы во мне горел огонь просыпающейся гениальности творца – никакие причины не дали бы мне отойти от изобразительного искусства. Но, кроме великих гениев, есть и просто таланты вместе с добрыми мастерами, помогающими своим искусством порадовать душу и сделать гармоничнее небольшое пространство. Нарождающиеся задатки таких творцов, придавили не только мне, но и более талантливым сокурсникам.
Вначале – домашнее рисование, сотни раз перелистывание и изучение альбомов с изображениями классических картин Третьяковки и Эрмитажа. Изостудия во дворце пионеров, художественная школа.
Вот эта школа попала на период моего созревания в том числе и как личности. Сейчас, когда я смог кое-чего достичь в понимании изобразительного искусства, после общения с признанными творцами, могу сказать, что лучше бы четыре года в худшколе не тратил на пустое и, малополезное дело.
Ситуацию можно понять. Понаоткрывали художественных школ, в которых ничего особо делать не надо и ни за что не отвечаешь. А художников и хороших педагогов немного. Взяли на работу кроме тех, кто хоть как-то умел рисовать и остальных, разных. И все обучение напоминало изучение английского языка в школе – очень долго работали над нюансами произношения, домой задание на зубреж слов, затем снова нюансы произношения и хором повторение правил. В итоге, к выпускному, никто на английском не говорил.
После художественной школы я понял, что рисование – не мое. Краски и пастельные мелки забросил в кладовку, рисунки – в ящик под кровать.
Лет через пять, у товарища, я услышал обсуждение одной их художественных работ. Поднималась тема – гармонии композиции, акценты цветов, то, насколько впечатляет при первом взгляде и после долгого созерцания. Меня как озарило, шторки с глаз ушли, живопись обрела больший смысл, кроме как иллюстрирование жизни или идей.