«К такому выводу ученые пришли, — глотая окончания, читала Лера, — изучив протеины… После этого данные динозавра, жившего… 68 млн лет назад, сравнили… Выяснилось, что наиболее близкими родственниками тираннозавра являются куры…»
В этом месте щеки у Леры запылали, как от пощечины.
Это и была пощечина. Оплеуха, затрещина. А если уж не выбирать выражений и не подменять правду эвфемизмами, то даже хуже…
Эта перепечатка с намеком — гнусное, низкое коварство, вероломный удар в спину.
«…Выяснилось… близкими… тираннозавра являются куры…»
Нет, это выше ее сил!
К моменту, когда в кабинет влетела Бочарникова, последний абзац заметки изрядно потемнел от Лериных слез и слегка полинял. И при желании его можно было считать навсегда утерянным для потомков.
— Вижу, что читала. — Бочарникова бросила кости напротив Ковалевой.
Читала — мягко сказано. Лера успела вдоль и поперек изучить незамысловатый текст, несколько раз отполировать глазами эту мерзкую инсинуацию — считай, несколько раз успела наступить на одни и те же грабли.
— Читала. — Голос упал до шепота.
— Что думаешь делать, девочка моя?
Пытаясь скрыть отчаяние, Лера отвернулась к окну:
— Не знаю. Уходить из редакции.
— Вот так просто встанешь и уйдешь?
О, как это было бы чудесно — встать, с гор до поднятой головой хлопнуть дверью и с достоинством удалиться. И еще неплохо бы бросить через плечо что-нибудь вроде: «Униженные да возвысятся».
Но во-первых и в-главных: как всегда, когда судьба требовала от Леры решительных действий, она устранялась и впадала в состоянии анабиоза. Во-вторых, если из тираннозавра в результате эволюции получилась курица, то из деградировавшей курицы тираннозавр — никогда. Природу не обманешь.
Найдя сухой островок на носовом платке, Лера высморкалась:
— Легко тебе говорить — встанешь и уйдешь.
— Кстати, не могу понять, — палец с острым коготком постучал по газете, — что это за шифровка? Прямо послание внеземным цивилизациям какое-то. Что он этим хотел сказать?
— Только то, что сказал: курица научилась приспосабливаться и сохранилась как вид, значит, и я приспособлюсь и сохранюсь.
Цепкие пальцы подруги побарабанили по столу.
— Ты смотри-ка, соображает. Не хочешь замириться со своим козлом?
— Галь, я не поняла, ты чей друг? — не выдержала Лера. Нервы были как натянутые струны.
— Ну так разозлись, что ли! Он об тебя всю жизнь ноги вытирает, а ты сопли жуешь. — Взглянув на подругу, Галина подавила вспышку раздражения. — Давай в обед в нашем кафе посидим.
«Нашей» считалась стекляшка наискосок от редакции, по неведомой причине облюбованная творческой интеллигенцией.