Ему виделись парни, смеющиеся над ним. Пьяная девка, орущая о месячных. Все повторялось и было до отвращения знакомо. Комок рвоты подступил к горлу, обжег кислотой глотку и выплеснулся из него ядовитой вонючей жижей. Он уперся тогда еще двумя руками в прикроватную тумбочку и отдышался.
– Он у вас баб, что ли, не видел?
«Заткнись! Сука, заткнись!»
– Это месячные, придурок!
«Заткнись! Сука, сука, заткнись, проклятая сука!»
Его снова вырвало. Только теперь обожгло все нутро, будто его вывернуло наизнанку. Борьку рвало кровью. Он запаниковал. Смех друзей и вопли пьяной девицы стихли. Только что-то клокотало внутри него. Будто что-то оторвалось и билось в поисках выхода.
«Я умираю», – подумал Борька и поднял голову в поисках друзей. Его мутный взгляд наткнулся на выход из комнаты. Спасительный выход. Он вытер рот и подбородок от крови и пошел к двери. Борька уперся в дверной проем. В глазах стало совсем темно. Когда дверь ударила по пальцам и левую руку пронзила боль, Борька прозрел. Он не умирает, он уже мертв!
Чернота тоннеля была роднее, чем свет комнаты из его прошлого. Рука ныла. В том месте, где ее не было, она болела, словно ее переехал гусеничный трактор. Ногу он вообще не чувствовал.
«Какого хрена я вообще здесь сижу?»
Вероятность того, что здесь кто-нибудь пройдет, была минимальной. А если встать и пойти по тоннелю вверх? Шанс кого-то встретить может и не появиться, но вот вероятность сдохнуть была велика. Так что ради этого стоило и попробовать. Чем подыхать здесь, пролеживая бока, лучше умереть в движении. Так говорила его бабушка. И она, черт возьми, была права.
Шувалов попытался встать. Но чертова нога не давала ему пошевелиться. Два черенка, туго примотанные к ноге веревкой, немного сковывали движение не только самой ноги, но и всего тела. Он хотел отвязать их, но передумал. Тогда сломанные кости снова разъедутся, причиняя жуткую боль.
Борька еще раз попробовал встать. Он подобрал под себя здоровую ногу, покрепче уперся правой рукой в стену и рывком встал. Огромное усилие на правую ногу привело к сковыванию мышц. Еще рывок, и Боря все-таки встал. Когда-то здоровая нога теперь ныла не меньше сломанной. Если откажет и она, то все…
«А если я снова потеряю сознание?»
– Держись, дружище.
Кто-то сильно взял его за локоть.
Сережка знал, что за ним наблюдают. Федька это или Наташа, он не знал, но присутствие призраков он просто чувствовал. Уверенность в том, что их хотят убить воспоминания, сошла на нет. Теперь появление призраков и воспоминаний он мог объяснить тем, что человек перед смертью вспоминает то, за что ему особенно стыдно, за что его до сих пор гложет совесть. Кто-то вспоминает потрепанный журнал, украденный из читального зала, кто-то слепых котят, копошащихся в мешке на берегу пруда, а кто-то вещи и посерьезней. Например, групповое изнасилование слабоумного. Серега жутко боялся разоблачения и тогда, почти десять лет назад, и сейчас. Он не знал, имеют ли подобные дела срок давности. Это не столь важно. Его совесть окончательно стирала все сроки давности и изводила его, будто он совершил это вчера. Сергей даже почувствовал легкое похмелье, как тогда, хотя вчера не выпил ни грамма.