— Вообще-то, по-всякому бывает…
— Нет. Если риск велик, то без методики ничего у тебя не выйдет. Чтобы наобум и в точку, надо опыт иметь и рефлексы.
— Но бывают ситуации… Вроде той, когда твоя Алафрида на Буратино наткнулась.
— Типичный случай непонимания, — кивнул Черепанов.
— Угу. Как бы, интересно, ты сам себя вел, подполковник, когда тебе в брюхо копье вогнать норовят? — осведомился Алексей.
— Остро бы реагировал. Активно. На явную агрессию только так и следует реагировать, Леха. Еще большей агрессией. Опережающей. Сокрушительной. Ты, вообще-то, неплохо действовал, но вяло.
— Ничего себе вяло! — возмутился Коршунов.
— Вяло, вяло! Следовало не одну гранату кидать, а две, три. И термитную шашку. И нападать сразу, пока не опомнились. Они же тебя и так боялись, Леха…
— Что-то я не заметил…
— Боялись-боялись, иначе не напали бы. А ты должен был их страх на другой уровень перевести, в панику превратить. Это не спортивный зал, Леха. Это — жизнь. Причем твоя. Тут воздействие не дозируют, броски не страхуют, а кидают так, чтобы сразу всей спиной — о землю. А еще лучше — на камень, чтоб хребет хрустнул.
— Не привык я так, — произнес Коршунов. — Чтобы хребет. Нос сломать или ребро — другое дело. А так…
— Только так, Леха. Иначе — пропадешь. В тот раз тебя Овида выручил, в следующий, может, некому будет выручать. Ничего, не расстраивайся. — Командир хлопнул Алексея по спине. — Надо будет — привыкнешь. Считай, что это часть твоей адаптации к местным условиям. Тем более если мы в полководцы метим. Ты меня слушай, Леха, и на ус мотай. Я ведь тебя не кристаллографии учу, в которой ты лучше меня разбираешься, а тому, что на собственной шкуре прочувствовал. Так что — слушай и запоминай. Пригодится.
— Да слушаю я, слушаю, — проворчал Коршунов, даже не подозревая, что пройдет не так уж много времени — и он будет по крупицам извлекать из памяти все, что успел ему наговорить командир за эти шесть дней. — Ты, Генка, мне лучше расскажи, о чем вы с Травстилой сегодня толковали?
— О! Травстила! — О кузнеце Геннадий мог говорить долго. — Толковали мы, брат, о том, что… — Внезапно он оборвал речь на полуслове.
Потому что собачий лай, тот, что доносился с ближайшего двора, вдруг так же резко оборвался визгом и скулежом.
Про общество охраны животных тут слыхом не слыхивали. Пинок или палка — основные средства общения. Надо признать, что здоровенные псы этот «язык жестов» понимали безукоризненно.
Теперь зашлись яростным лаем сразу несколько псов. На берегу, что ли?
— Это там. — Командир показал рукой туда, где в просвете между кустами виден был участок реки. — Что-то они разволновались.