Ну а уж она расстарается — роль с блеском выучит, а потом все матушке-государыне расскажет. Правду истинную — все без утайки, как родной матери!
Однако едва императрица вернулась из Гатчины, стало ясно, что подать ей прошение не так просто. Дьявол Голобородко начал стращать ее враньем про некие тайные заговоры, даже про покушение на нее саму. Екатерина отменила все приватные аудиенции, хуже того — передала в театр через того же Голобородко, что встречи с певцами после спектакля не будет.
И вот хмурым полутемным петербургским утром в гостиной доктора состоялась тайное совещание герра Шульца, Лизы и маэстро Меризи. Последний кривился, постанывая. Для того, чтобы не возбудить никаких подозрений, он на рассвете неумело раскромсал сам себе левую руку и, демонстративно завернув ее в окровавленное полотенце, поехал к доктору. Пусть все соглядатаи видят, что ему нужна врачебная помощь.
Однако с раной он, видно, перестарался, потому что Шульц тут же кинулся обрабатывать ему руку крепчайшей царской водкой. Меризи болезненно кривился и кряхтел. От каждого его вскрика Лиза, стоявшая в комнатке рядом, кусала себе губы до крови и крестилась.
«Господь свидетель, — думала она. — Чем я только заслужила таких верных друзей?! Я — нищая, никому не нужный подкидыш…»
— Девочка, не стони! — прикрикнул на нее Шульц.
— И оставь в покое свои губы! — прохрипел Антонио. — Я хоть и не вижу, но подозреваю, что ты портишь свою внешность!
И оба совершенно не к месту нервно захохотали.
Лиза чуть не застонала в голос. Надо же, маэстро так больно, а он о ней заботится!
И вдруг девушка поняла, что нужно сделать. Не сдержавшись, она влетела в комнату, где доктор зашивал рану Антонио:
— Я знаю, как подать прошение императрице!
Эрмитажный театр сиял огнями. Придворные, набившись в него как сельди в бочке, блистали драгоценностями. Не явиться на премьеру не посмел никто, ведь автор либретто оперы — сама Екатерина Великая.
Императрица же скромно сидела не в царской ложе, а в правой, директорской, подчеркивая тем самым, что сегодня она — обычной автор. Она пролистала программку, старательно выведенную на мелованной бумаге каллиграфическим почерком театрального директора господина Соймонова, и подняла к нему удивленное лицо:
— А где же моя крестница — Лизанька Невская? Отчего не поет?
Директор, стоявший позади кресла августейшей либреттистки, нервно сглотнул и пролепетал:
— Была поставлена на роль… но пропала… исчезла куда-то…
Екатерина повысила голос:
— Что ты городишь? Куда моя крестница может исчезнуть?
Услышав ноту гнева, Соймонов не решился продолжать объяснения: