И весь зал, словно сорвавшись, захлебнулся в аплодисментах.
Лиза выскочила за кулисы и бросилась к директорской ложе. Господин Соймонов преградил ей дорогу.
— Ее величество изволили похвалить вас! — холодно процедил он. — На завтра в восемь утра вам назначена аудиенция в малых Эрмитажных покоях.
Соймонов развернулся и отошел. Лиза прижала дрожащие пальцы к горящим щекам. Что ждет ее завтра — освобождение Александра или ее собственная тюрьма? А может, ее отдадут на растерзание князю? Лиза схватилась за волшебную брошку.
— Государыня-матушка! — мысленно взмолилась она. — Разве не ты говорила о том, что любовь — главное в жизни? Ради любви выпусти Александра! Если кому-то надо сгнить в тюрьме, пусть это буду я…
* * *
Наутро дрожащая Лиза вошла в малые Эрмитажные покои. В приемной наткнулась на осунувшегося Соймонова. Видно, его вызвали первым. Кто же еще должен давать объяснения о том, что творится в подведомственном ему театре? Но, видно, сказать ему было нечего, потому что вечно молодящийся щеголь Соймонов выглядел совершенно раздавленным и постаревшим за одну ночь. Проходя мимо Лизы, он мрачно процедил:
— Радуйся, неблагодарная! Уволили меня. Но и тебе не торжествовать — хоть директором и станет князь Бельский, но Голобородко все равно в отставку не отправлен.
Лиза пошатнулась. Начало не сулило ничего хорошего. Неужто проклятый князь снова вывернулся?!
В малый кабинет императрицы девушка вошла, шатаясь. Екатерина в утреннем шафрановом шлафроке, подпоясанном витым поясом с золотыми кистями, сидела за столом и что-то быстро писала. Лиза тут же кинулась ей в ноги:
— Матушка! По вашему совету я любовь нашла. Настоящую, истинную! Как вы велели, хотела дареную вами волшебную брошь отдать своему жениху — Александру Горюнову. Да силой оторвали от меня моего милого! Хуже того — Александра в Петропавловскую тюрьму отправили безо всякой на то его вины!
Екатерина оторвалась от письма:
— Вот и поведала бы мне о том в приватной беседе. А то околесицу понесла прямо со сцены. Разве возможно в спектакле не по тексту говорить? Что станется, ежели каждый актер свое вещать начнет?!
Перо сломалось в руках государыни. Лиза заплакала в голос:
— Простите, матушка! Ведь горе-то какое. У меня никого, кроме вас, в целом мире нет. Вы — одна моя матушка. Но к вам меня не допустили бы. Вот я и осмелилась… Из-за любви…
Екатерина фыркнула, глядя на ее слезы, но сменила гнев на милость:
— Видать, велика любовь?
— Больше жизни! Ежели надо кого в тюрьму, пусть меня…
— Еще не хватало! — буркнула государыня. — Твое дело на сцене петь, публику услаждать. Да и у Горюнова голос не плох. Вернут его в театр сегодня же. Я уж распорядилась. И перестань рыдать — голос сядет.