Даже в отношении самого Нансена подобное толкование слишком поверхностно. А для его коллеги поэтический образ науки в обличье сказочной принцессы и вовсе не годится. Скорее можно предположить, что, при сугубо конкретном подходе Амундсена к действительности, принцесса для него вовсе не символ, а воплощает самое себя — женщину из плоти и крови, так что поцелуй в данном случае означает вожделенную кульминацию.
И все же, независимо от толкований: мандолина иногда пригождается даже самому деятельному покорителю женщин.
***
В четверг, 14 ноября 1912 года, Руал Амундсен высаживается на английском берегу, в Дувре. В тот же вечер полярному путешественнику, по сообщению его здешнего импресарио, Джеральда Кристи, «устраивают грандиозный прием» в Лондоне.
За плечами у первооткрывателя Южного полюса осталось весьма успешное — со множеством битком набитых залов — турне по европейскому континенту. Еще до окончательного расчета Леон получил от импресарио в Германии 40 тысяч немецких марок. Накануне Руала чествовали бельгийцы во главе с королем Альбертом. Теперь полярный путешественник достиг критической точки экспедиции. В качестве гостя КГО он останавливается в клубе Королевского научного общества, недавно назвавшего его своим почетным членом. Завтра грядет битва.
В пятницу, 15 ноября, он обедает с норвежским посланником Беньямином Фугтом — рассудительным, почти пятидесятилетним адвокатом. Фугт играл одну из главных ролей в противостоянии со шведами и как первый норвежский «министр» в Стокгольме привык находить выход из щекотливых положений. Он считает себя близким другом Фритьофа Нансена, который служил на его теперешнем посту пять лет назад, когда в британскую столицу пожаловал со своим волшебным фонарем, чтобы мгновенно очаровать лондонцев, покоритель Северо-Западного прохода. Тогда с ним приехал и Леон. Сейчас брат пишет из Христиании: «Надеюсь, вечер в Географическом обществе пройдет гладко».
Вечер действительно прошел гладко, без каких-либо столкновений между Xokohom VII и его почившим тестем Эдуардом VII. «Герой Южного полюса со своим бесстрашием, своей скромностью и своей ученостью, — постановит на другое утро «Дейли кроникл», — человек столь же примечательный, как Фритьоф Нансен». Вершина была взята.
«Как я вижу из газет, — с облегчением пишет Леон, — лондонский доклад прошел без конфликтов, что, конечно, к лучшему, в том числе по финансовым соображениям». Кое-что все-таки случилось, но не во время лекции, а на последовавшем затем банкете. И достоянием публики это стало спустя 15 лет, когда была написана «Моя жизнь».