Кайгысыз озирается — где же проклятый мелок? Он ищет его на полу, на гривке доски, на подоконнике, даже на потолке, где прилипли только сонные мухи. Нету мелка. Учитель смешно пожимает плечами:
— Ты его съел?
Мальчишка краснеет до ушей. Ему хочется крикнуть обидчику: «Даже корчась от голода, я пальца не протяну к чужому добру!.» Но он не смеет пререкаться.
Остроглазый парень с хитрым лицом, сидящий в первом ряду, кричит:
— Проверьте его карманы, господин учитель! Проверьте карманы!
Азербайджанец, точно фокусник на базаре, медленно тащит мелок из кармана мальчишки, долго держит его на ладони и вопросительно оглядывает класс. Так он развлекается, так ему не скучно жить в этом забытом аллахом Теджене. И дети, озоруя и визжа от восторга, хохочут.
— У Атабаева голодные карманы!
— Берегите карандаши и бумагу!
— Господин учитель, господин…
Кайгысыз прижимает кулаки к груди и вдруг сломя голову бросается к двери.
— Стой! Стой, сынок!
Но мальчик ничего не слышит. Он во весь дух мчится по школьному двору, и узкой тропой — на берег. И по кустам туранги — дальше, дальше. Только бы уйти подальше, куда глаза глядят… Если бы его кто-нибудь спросил, куда он бежит, он бы ответил: «Домой!»
Задохнувшись, Кайгысыз, наконец, останавливается, смотрит назад. Он убежал так далеко, что с трудом может разглядеть серое железо школьной крыши. Пора подумать, что делать дальше. Если так бежать, не разбирая дороги, можно, наверно, оказаться не в родном ауле, а в Серахсе. А как понять, где дорога домой? Но даже если и напасть на верный путь, в кармане — ни куска хлеба. Когда везли его в Теджен, то на верблюде добирались больше суток. Идти пешком? Тобой поужинают волки. А может волки не так уж страшны?.. Нужно идти домой. Только отдохнуть немного.
Там, где стоит Кайгысыз, спускается тропинка к воде. На песке лежит вверх дном рассохшаяся лодка. Мальчик сбежал к ней и присел на ее днище. После бега в ушах гудит, кругом — ни души. Ветер не шелохнет листьев туранги. Сильно припекает солнце.
Никогда Кайгысызу не было так тяжело. Хотя позади остались нищета и сиротство, но до сих пор еще не приходилось решать самому свою судьбу. Непривычное раздумье кажется мучительным. Все для него непривычно: и городские запахи, и скрип колес арбы на дороге, и чистота и порядок в школе. Аул все время вспоминается, неотступно тянет к себе. И чаще всего возникают в памяти товарищи детских игр. Даже сын мельника, заносчивый, толстогубый, представляется теперь родным и добродушным.
Что же делать? Конечно, правильно говорил Нобат-ага: «Кобель от беготни не станет гончей, — раб от ученья не станет кази». Отец, прозванный сердаром, не умел расписываться и прикладывал к бумаге именную печатку. Были ли в его роду, да и во всем ауле, ученые люди? Да к тому же учившиеся в русско-туркменской школе? Какой толмач получится из парня, рисующего вместо буквы щипцы? Учитель прав: он сердился за дело. Сегодня он только поворчал, но завтра скажет: «Убирайся-ка!.. Не выйдет из тебя толмача!» И как тогда будет дразнить толстогубый! Хотя Нобат-ага говорит: «Заблудиться не страшно, лишь бы отыскать дорогу назад…» Да, самое лучшее искать дорогу назад…