— А помните наш первый урок любви к России? — спрашивает Василий Васильевич.
— Помню…
Как это не помнить! Василий Васильевич нарисовал на грифельной доске раскидистую елку с белыми, как хлопок, комьями снега на ветвях, нарисовал санки с загнутыми полозьями, стал с наслаждением, сняв очки и зажмурясь, читать туркменским ребятам:
«Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи.
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
Глядит — хорошо ли метели
Лесные тропы занесли.
И нет ли где трещины, щели
И нет ли где голой земли?
Пушисты ли сосен вершины,
Красив ли узор на дубах?
И крепко ли скованы льдины
В великих и малых водах?..»
Он тогда не дочитал до конца, махнул рукой и вышел из класса. А вечером Кайгысыз со двора видел, что директор — вот как сейчас, — стоял у этого окна в своем кабинете, прижавшись лбом к стеклу, и так же, как сейчас, смотрел вдаль через голые узловатые ветки карагача на сухую и серую туркменскую землю. «Скучает о снеге», — понял мальчишка.
Еще позже, года через два, Василий Васильевич дал ему книжку стихов Некрасова. И снова многое было непонятно в ночном заповедном чтении: что значит: «только не сжата полоска одна..» или «и на лбу роковые слова: «продается с публичного торга»… Но оттого, как Василий Васильевич погладил книжку, бережно завернутую им в пергаментную бумагу, оттого, как коротко сказал: «Читай. Русский дехканин тоже не любит своих русских ханов и беков…», — юноша, уже задумавшийся в этот год о многих важных вещах, понял в русских стихах самое главное. Он понял, что сказанное поэтом о злой судьбе русского мужика целиком можно отнести к его нищим аульным землякам. Эта мысль ночью потрясла Кайгысыза. Разве не про родного брата Гельды-терьякеша там сказано:
«У каждого крестьянина
душа, что туча черная
гневна, грозна — и надо бы
громам греметь оттудова,
кровавым лить дождям,
а все вином кончается…»
Разве не про его соседей из черной кибитки придумано:
«Сладка еда крестьянская,
весь век пила железная жует,
а есть не ест!
Да брюхо-то не зеркало,
мы на еду не плачемся..»
Работаешь один,
а чуть работа кончена,
гляди — стоят три дольщика:
бог, царь и господин!»
И разве не об этом по ночам в темных казарменных спальнях между подростками шли жаркие споры о несправедливом устройстве жизни, о том, что те, кто трудятся, остаются голодными, а богатеют обманщики и трутни. Ученики не были единодушны. У одного отец — бай, а у этого ишан или мулла. Сегодняшние ученики завтра станут царскими слугами, а царские слуги набираются из богатых семей. И многие туркменские юноши из класса Кайгысыза — уже искали дружбы с русским приставом и даже, вопреки шариату, тайком пробовали у него на квартире горькую из белоголовой бутылочки с царским гербом.