Телегин, схватившись за голову, уселся на стуле с гнутыми ножками. Больше он не издал ни звука на протяжении ближайшего часа.
Понятые не отрывали глаз от рук оперуполномоченного, который отвинчивал последние шурупы. Наконец задняя стенка дверцы была снята, и они смогли разглядеть груду старинных золотых монет и орденские знаки.
— Это знаки, принадлежащие ордену Святого апостола Андрея Первозванного, — сказал подошедший профессор Полянский, поправляя очки, стекла которых у него отчего-то запотели.
— Так и запишем, — по-ученически склонив голову набок, сказал Стороженко, начиная описывать очередную находку в протоколе.
— Да, это старейший российский орден! — как перед зрительской аудиторией, заговорил старый профессор. — Он учрежден Петром Великим предположительно в 1698 году и просуществовал до 1917 года как самая высшая награда Российской империи. Этим орденом награждались как за военные подвиги, так и за отличия на гражданском поприще. Орден не был разделен на степени и имел следующие знаки: золотой крест, голубую ленту, восьмиконечную звезду и золотую цепь…
И вновь Буров почувствовал себя в шкуре подсудимого Мазурина. И это произошло так естественно, что он этому даже не удивился.
А в зале суда, теребя бородку, продолжал витийствовать адвокат Плевако:
— …Предприняв геркулесову работу — перечитав десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости… Так в притоне разврата силою захваченная честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности средством обольщения блудницы…
…Адвокат продолжал отрабатывать свой гонорар, а мысли Мазурина витали далеко от зала судебных заседаний — в Санкт-Петербурге, где удалось раздобыть, пожалуй, самый ценный из трофеев. Достался он ему, скажем прямо, нелегко, потому-то и уступил он его купцу Троицкому гораздо дороже, чем другие ордена, добытые раньше.
За последними представителями графского рода Чернышевых Мазурин следил неусыпно целый месяц. Знал, что брат и сестра Чернышевы, оставшись без попечения родителей, умерших в одночасье от тифа на своей вотчине на Орловщине, решили распродать движимое и недвижимое имущество и отбыть на постоянное местожительство в Париж.
Городской дом в Северной столице удалось продать довольно легко и быстро, а вот свое орловское поместье граф поручил сбыть доверенному лицу — бывшему гусарскому ротмистру Кожеедову, который, разумеется, не преминул здорово надуть хозяев. Дом-то он продал, а вот денежки за него пропил… Ну да Бог ему судья.