(Филипп Сосновский)
Утром в кабинете следователя я узнал, что пистолет Гамазинского был заряжен холостым патроном. Никакого самоубийства Генка не совершал, а был застрелен с дальнего расстояния из снайперской винтовки. Следователь оказался ко мне весьма расположен, сделал вид, что знаком с моим творчеством, «вредных» вопросов не задавал и даже зачем-то поделился предварительной версией следствия: Геннадий Гамазинский устранен конкурентами — выяснилось (и когда только успели?), что он давно и активно занимался перепродажей антиквариата за границу.
Антиквариат, значит. Что ж, неплохо, совсем неплохо. Сейчас они осознают свою ошибку и меня выпустят. К антиквариату я никогда не имел никакого отношения.
— Вот как? — Я опечаленно покачал головой — с моей стороны это было сплошное притворство: рад я был, что так все повернулось, несказанно рад. Всю ночь думал о Генкином неожиданном самоубийстве и своей причастности к его смерти. Почему он решил именно так застрелиться, почему именно на моих глазах? Я никогда не писал его портрет — мне бы и в голову не пришло изображать Гамазинского. Следовательно, я не виноват, просто подвернулся под руку, а без зрителей Генка даже умереть не мог? Да, все так, но это только с одной стороны, а с другой… Он тоже как-то связан с картиной, с моими «Шестью мертвецами». По телефону он мне сказал, что знает всю подоплеку написания картины, а потом взял и застрелился. А я… А я, вместо того чтобы испугаться, вместо того чтобы скорбеть, оплакивать смерть, пусть не друга, но все же хорошо знакомого мне человека, принялся запоминать его позу, его выражение лица. Да я зарисовать его хотел, и зарисовал бы, если бы совсем совесть утратил и воспользовался карандашом мертвого… А тут вдруг выходит, что я ни при чем и никакого самоубийства не было.
— Вот такие дела, — вздохнул следователь.
Я ждал, что он сейчас извинится за ошибку милиции, протянет мне пропуск и отпустит, но он сказал совсем другое:
— Мы вас переведем в отдельную камеру, — причем таким тоном, словно я некий почетный гость во второразрядной гостинице, по ошибке попавший в общий номер.
— То есть как это в отдельную камеру? — возмутился я. — Почему?
— Вы хотите сидеть в общей?
— Я вообще сидеть не хочу. И не понимаю, почему вы меня еще задерживаете, когда ошибка налицо. Я непричастен к убийству Гамазинского.
— Ну, причастны не причастны — это еще доказать нужно. Кажется, вы были в плохих отношениях с убитым?
— Не то что в плохих… Да, мы поссорились, это было давно, год назад, но… Во-первых, это была обычная ссора…