Приговор, который нельзя обжаловать (Зорин, Зорина) - страница 10

Она со значением качнула головой, словно подавала знак, словно мы были с ней заговорщицами, словно мы были одни среди толпы не посвященных в нашу тайну.

– Твоего отсутствия никто не заметит.

– Но разве можно сегодня?

– Именно сегодня они не заметят. Именно сегодня! Неужели ты сама этого не понимаешь, неужели еще не увидела?

– Ты тоже ко мне не подошла ни на кладбище, ни в автобусе, ты тоже оставила меня одну!

Она опять качнула головой все с тем же, непонятным мне значением, но на мой выпад ничего не ответила.

– Поедем. В семь придет Игорек. Он тоже хотел тебя поздравить.

Вот как! Значит, она с самого начала предполагала, что сегодня я буду ночевать у нее, подготовилась и нисколько не сомневалась, что я соглашусь. Зачем же тогда она сюда принесла подарок?

Я поднялась, сняла платье, облачилась в свой траурный наряд, и мы тихонько вышли в прихожую. В большой комнате продолжались поминки: слышны были возбужденные пьяные голоса, плач, звяканье вилок о тарелки. Бабушка подала мне куртку, оделась сама и, стараясь не щелкнуть замком, открыла дверь.

* * *

Тайны, связанной с сегодняшним днем, у нас не было, но была другая, в общем, в свете последних событий и отношений, вполне невинная тайна. Дело в том, что я давно приходила к бабушке, с тех самых пор, как мама вернулась на работу и меня перестали опекать. Произошло это так. Однажды, возвращаясь из школы, я лицом к лицу столкнулась с бабулей. Я ее в первый момент не узнала, потому что давно не видела. Бабушка рассказала, что все эти годы не выпускала меня из виду, была в курсе всех моих успехов и достижений и вообще в курсе всего. Она даже знала, что мама вернулась на работу, а Вероника вышла замуж, развелась и живет отдельно от нас. А потом бабушка посадила меня в такси и привезла к себе. Еще пару недель назад это можно было рассматривать как похищение, но теперь все изменилось. Никто не заметил, что из школы я вернулась на три часа позже обычного, да и кому было замечать? Моя семья от меня отступилась, чтобы не сказать – отреклась. Но бабушка все еще была под запретом, скорее всего, просто по инерции, имя ее все так же было табу. И потому мы с ней договорились, что приезжать я буду втайне от всех. Даже Веронике, которой давно уже до меня не было никакого дела, я ни разу не проговорилась, даже Артемию, который, может, был бы и рад, что я вновь воссоединилась с бабушкой – он почему-то переживал наш разрыв. Я приезжала к ней раза два в неделю. Да, раза два… До того, как со мной не произошло… До того, как я… До того, как у нас с Игорем… Тогда я стала приезжать чаще, гораздо чаще, а в последнее время – каждый день, даже в выходные. Он не мог заполнить вакуум, образованный поразившей меня немотой, он не стал тем толчком, который смог бы породить новые стихи, пусть и совсем другие. Я стала приезжать. И ждать этих встреч. А потом мы начали встречаться не только у бабушки. Она обо всем догадалась, давно догадалась – и нисколько не препятствовала.