Рукопись ее совершенно не удивила и не испугала – она так и чувствовала: сегодня должно произойти что-нибудь такое. В последнее время она вообще постоянно что-то предчувствовала – и что ж? Предчувствия ее ни разу не подвели, ни разу не обманули.
Вчера похоронили папу, а сегодня с самого утра она снова поехала на кладбище – ей хотелось побыть со своей семьей наедине. Она так соскучилась по ним! Особенно по Сонечке. Так тоскливо, так страшно остаться без своей деточки в самом расцвете лет, когда жить остается так долго.
Все эти дни она как-то держалась – сначала ради мамы, потом ради папы, а сегодня вдруг поняла, что больше не может. Не может – и все тут! Да и как – мочь?! Как возможно переносить эту невыносимую боль? Не час, не день, а вечно, вечно!
Кто и за что ее так наказал, кто и за что? Виновата она была только перед Сонечкой. В том, что не смогла ее защитить, в том, что не смогла сказать, как она ее любит. Не смогла сказать… Сонечка так и не узнала… Но ведь не Сонечка, не деточка же ее так наказала?
Если бы можно было только на минутку ее воскресить, только на одну минутку! Она обняла бы ее, прижала бы к себе и все ей сказала. Почему она не сказала ей? Почему не сказала, когда это было так возможно, так просто? И как же ей с этим жить?
Вот это самое невыносимое и есть. Утрата невыносима, но это уж совсем вынести невозможно. И странно, что сердце выдерживает. Стучит и стучит – и не лопнет, проклятое сердце.
А ей ведь одной минутки хватило бы, всего одной минутки.
Но неужели никто ей ее не даст? Неужели никто не даст?! Ну пусть – смерть, ну пусть все так и будет, только сказать, только понять, что Сонечка услышала и все теперь знает.
Самое страшное в смерти – это то, что сказать нельзя.
Сонечку она полюбила не то что с рождения, а еще до рождения, в своих мечтах. А когда привезли ее из роддома, поняла, что это ее ребенок, не мамин, не папин, а ее. Зачем же она отдала им своего ребенка, зачем подчинилась чужому мнению, что Сонечка – только ее сестра? Зачем позволила им распоряжаться Сонечкиной судьбой? Зачем ни разу при ее жизни не назвала Сонечку Сонечкой? Она имела прав на нее больше всех, по закону любви – материнской любви. У мамы к Сонечке такой любви не было.
Мама! Что мама! Мама Сонечку вообще не любила, не способна была любить. Она только ее стихи любила, и мучила, мучила. Ну можно ли было такого маленького ребенка так мучить? Ну можно ли было такого прекрасного ребенка совсем не любить? А она ведь даже не замечала, какая Сонечка красивая девочка. Словно ангелочек. Зачем она рядила ее в эти взрослые тряпки? Зачем заставляла говорить таким взрослым голосом? Зачем не пускала играть с другими детьми? Почему не увидела, какая это умилительная малышка, самая умилительная из всех деток? Ей нужны были только ее стихи…