За завтраком все молчали, и видно было, что каждый ест не потому, что ему хочется есть, а так нужно, так принято и не взять в руки ложку нельзя.
Анна Кузьминична убрала комнату и стала собираться на работу. Она то и дело поглядывала на Егора, ожидая, что он скажет что-то утешительное, но Егор сидел у окна, уставившись глазами в одну точку. Что он мог ей сказать, кроме того, что знала она? Ничего. Утешать было нечем.
— Горушка, ну как же это случилось? Из-за чего?
Пока никто из домашних не спрашивал его об этом, Егору казалось, что он сможет рассказать очень много. Но, услышав вопрос матери, полный боли и страдания, он почувствовал, что ничего не сможет ответить, ничего не Сможет рассказать — ни о Мазае, ни о его придирках. Столкновения с ним показались сейчас Егору такими незначительными, такими мелкими, что и рассказывать о них было бы просто неловко. Егор молчал, а мать стояла и ждала. Потом он чуть пожал плечами, словно желая сказать, что и сам ничего не знает.
Анна Кузьминична, не дождавшись ответа, пошла к порогу. Тут он впервые за все утро взглянул ей в лицо; он даже захлебнулся воздухом — так поразила его перемена в матери. За ночь ее лицо похудело, осунулось, побледнело, а у глаз и на лбу появились глубокие морщины. Не глядя на него, Анна Кузьминична сказала:
— Есть захочешь — доставай из печки. Там все к обеду сготовлено.
Она взялась за дверную скобу. Потом вдруг остановилась… не оборачиваясь, прижала руки к вискам и с отчаянием сказала:
— Ну как я об этом позоре напишу отцу? Ведь он в госпитале! Я же ему другое писала. Поверила в хорошее…
Анна Кузьминична, не взглянув больше на Егора, тихо вышла из избы.
Все утро Егору хотелось остаться одному, чтобы не ждать каждое мгновение, что вот сейчас заговорит дед или мать, заговорят о том, что хочется забыть. Но, когда наконец ушла мать и он остался один, на душе не полегчало.
И снова, уже в который раз, Егор подумал о военкомате. Эта мысль возвращалась все настойчивее. Наконец он убедил себя, что другого выхода нет, и начал собираться. Сначала Егор надел было форменную шинель, но сообразил, что в ней любой человек даже издали сразу узнает его. Он торопливо снял шинель, надел полушубок и вышел. Прямо перед собой, через дорогу, он увидел избу Сериковых, и ему захотелось тенью промелькнуть мимо, чтобы никто не заметил его, особенно Катюшка. Стараясь не смотреть на окна Сериковых, Егор вышел на улицу.