Отправляясь в столовую, мне всегда приходится садиться на трамвай, так как до нее далеко. Долгое время я поднимался в трамвай с задней площадки, противился тому, чтобы меня считали немощным старцем, но теперь это мне уже не по силам. У задней площадки бывают такие очереди, такая давка, что мне порой кажется: вот-вот развалюсь на составные части — ноги останутся на тротуаре, а руки, вцепившиеся в поручни, унесет трамвай.
Как-то в такой толкучке молодой рабочий (парень был в ватнике) обратился ко мне со следующими словами:
— Дедок, ну чего ты не садишься с передней площадки? Имеешь право, дана тебе такая привилегия. Тебя ж здесь в лепешку раздавят, да и нам, молодым, мешаешь, а мы на работу опаздываем.
Хотелось возразить, что я, мол, еще не стар (случилось это лет пять тому назад), но, поколебавшись, я подчинился. И с тех пор сажусь в трамвай с передней площадки.
Бывает, какой-нибудь вагоновожатый подает мне руку, помогая подняться (среди них тоже встречаются воспитанные люди), бывает, хотя и реже, что помогают мне школьники и студенты. Двери вагона раскрываются, и я появляюсь в трамвае. Верно, привилегия у меня есть, но иногда на специально отведенных местах сидят матери с детьми или такие же старики, как я. Что ж мне, совать им под нос свое право? С другой стороны, размышляю я, ходи трамваи почаще и будь в них побольше мест, ни к чему оказалась бы моя привилегия и я смог бы спокойно подниматься с задней площадки, не навязывая людям зрелища своей старческой немощи. Ведь так или иначе, а это неприятно, хотя и пробуждает порой человеческое сочувствие.
Спускаться по ступенькам трамвая — тоже мучение, как и переходить через улицу или подниматься по лестнице в столовую. А уж когда дурная погода — гололед или снег — мое передвижение по городу равносильно подвигу. Чтобы не упасть, приходится ползти улиткой. Дважды мне случалось поскользнуться, и это был настоящий позор. Представьте: лежу на снегу, лежу на обледенелом тротуаре и не могу подняться. Беспомощно сучу руками и ногами, пытаюсь покрепче ухватить набалдашник трости, опереться на локти, но все напрасно. Стыд! Стыд и позор! Глаза мои, как бесчувственные стекла, отражают окружающее. Вижу спешащих прохожих, дребезжащие трамваи, а какая-то маленькая девочка хлопает в ладошки и радостно кричит:
— Ой, он упал!
Вскоре собираются люди, сообща помогают мне подняться. Я что-то бормочу в свое оправдание:
— Такой гололед, да и тротуары не чистят. Кто угодно поскользнулся бы. Вот, потерял равновесие.
Люди слушают мои объяснения, снисходительно улыбаются и делают вид, что верят. Но в глубине души все они знают, что причина падения — моя старость.