я доверяю менее всего.
Он слегка повернулся: я смогла разглядеть уголок приподнятого в улыбке рта.
— Была, — повторил он, — так же, как и вы.
Невообразимо холодный голос, слова, звучащие… Мне словно отвесили пощёчину.
— Она была такой же, — продолжил он. — В вашем возрасте, может, даже моложе, когда начала задавать вопросы, вопросы… очень много вопросов. А когда не смогла добиться от нас ответов — любезностью, то отдала приказ — как и вы. Такова была сила ненависти, источаемой её сердцем. Подобно вашему.
Я боролась с желанием избавиться от комка, колом вставшего в горле, уверенная, что мой жест не укроется от внимания.
— Вопросы какого рода?
— История Арамери. Война меж моими сиблингами и мной. Много всего.
— Чего она добивалась?
— Понятия не имею.
— Отчего было не спросить её прямо?
— Мне было всё равно.
Сделав глубокий вздох, я заставила вспотевшие ладони расжаться. Это всего лишь уловка, напомнила сама себе. Любые слова о матушке — самый простой способ выбить меня из колеи. Предупреждали же насчёт его. Ньяхдох не любитель убивать в открытую. Он подстрекает, злит, раззадоривает, заманивает — пока жертва не теряет контроль и терпение, напрочь позабыв об опасности, и, открывшись, становится беззащитна. Он так ловко играет событиями, что та сама просит его покончить со всем.
Моё молчание затянулось на несколько вздохов. Ньяхдох сам развернулся ко мне.
— Ночь сократилась уже вполовину. Нам пора, если хотите сегодняж добраться до Дарра.
— А… Да, конечно. — Переведя дыхание, я оглядела комнату, избегая взглядом темнеющий силуэт возле окна. — И каким же путём будем перемещаться?
В ответ Ньяхдох протянул руку.
Без всякой надобности, но вытерев пальцы о подол юбки, я взялась за протянутую ладонь.
Тьма, свившаяся вкруг падшего, вдруг полыхнула, наподобие взвившихся крыльев, заполонив комнату вплоть до сводчатого потолка. Ахнув, я отшатнулась было назад, но конечность зажало словно в тиски. Мне стало дурно от одного взгляда, брошенного на лицо падшего: его глаза изменились. Вновь. Радужка из абсолютно чёрной стала вдруг выцветшей, воззряясь белесым бельмом. А хуже всего то, что тени, клубяшиеся близь его тела, уплотнились, сгустились, потемнев, настолько, что невозможно было рассмотреть иных очертаний, кроме протянутой ладони.
Уставившись в эту чёрную бездну, я не могла заставить себя приблизиться.
— Даже возжелай я сейчас убить вас, — сказал он иным — затенённым, отражённым, как эхо, — голосом, — то моя попытка скажется чересчур запоздалой.
Всё так. Что ж, заглянув в эти ужасающие глаза и собрав всё своё мужество, я сказала: