влечёт меня к Ньяхдоху. Как и его ко мне.
Но я отвлеклась.
* * *
— …так было бы проще всего; впрочем, увы, не одной мне, но и неким другим чистокровкам, коим ничего не стоит приказать, и искомое сообщение попадет прямо к ним в руки.
— Вы искренне думаете, что я дам себе труд вмешаться в ваши планы? Прожив два с лишним десятилетия между Реладом и Скайминой? — Вирейн демонстративно закатил глаза. — Меня не трогает, ни в малейшей степени, кто там из вас покончит со всем, отвоевав себе правопреемство Декарты.
— Последующий глава семейства может значительно облегчить вам жизнь. Или, наоборот, ухудшить, — сказала я нарочито безразличным голосом; домыслит и сам, как заблагорассудится, что кроется за этим тоном — заверение или угроза. — Думаю, что любая живая душа в целом мире не против узнать, кто там, в конце концов, воссядет на каменное седалище.
— Даже Декарта несёт ответ перед высшею силой, — сказал Вирейн. Пока меня мучил вопрос, что бы эти слова значили, учитывая что речь шла вовсе не о том; он пристально вглядывался в проём за металлической решёткой, и в глазах его отражались блики бледного света. — Ну же, — сказал он наконец, поманив меня пальцем к решётке. — Смотрите.
Я нахмурилась.
— Зачем?
— Просто потешьте моё любопытство.
— Что?
Ничего не говоря, он замер в ожидании. Мне не оставалось ничего иного, кроме как, вздохнув, подобраться к краю решётки.
Поначалу я мало что могла разобрать. Потом вновь раздался один из тех, испугавших меня, голодных стонов, и что-то подтащилось на свет, загородив обзор. При одном виде на это у меня отнялись ноги — не сбежать, не отвернуться, только смотреть и смотреть.
Представьте существо… человека. Вытяните и перекрутите, как глину, все его члены. Добавьте ещё конечностей и сочлений — одни боги знают, зачем. Извлеките внутренности из тела, оплетя ими торс. Оставьте ему слабое подобие жизни. Наложите печать на рот и… Отец небесный… Первый средь богов…
Что хуже всего: в перекошенных глазах тлел разум… сознание. Бедолагу лишили всего, даже спасительного омута безумия.
Я не смогла скрыть обуревающие меня чувства. Предательский блеск пота на лбу и верхней губе выдал меня, когда я зло вскинула голову — Вирейн разглядывал меня почти в упор.
— Ну что? — выдала я сквозь зубы, сглотнув ставшим колом в горле комок. — Сполна удовлетворили своё… любопытство?
Даже не стой мы над зверски замученным, изуродованным свидетельством его власти, мне пробрало б выражение глаз скриптора. Вожделение; но не та сладорастная похоть, обуревающая мужчину, нет, нечто иное… что за?.. Я терялась в догадках; в памяти невольно вспыхнула отвратная картина: Ньяхдох, вернее, его человеческая личина. Как и тогда, руки сами собой зарыскали в поисках ножа.