При виде обнажённой стали в моей руке Скаймина самодовольно ухмыльнулась, но вместо того чтобы нацелить собственную, развернувшись, принялась планомерно обходить меня по кругу, обрамлённому людскими фигурами, кругу с коленопреклоненным стариком в центре.
— Какая дикость. Твой нож против меня — ничто, сестрица; одно движение, и его расколет вдребезги. Наши кровные печати расчитаны на предотвращение любой угрожающей жизни атаки. Признаюсь честно, такой невежественной, поистине тёмной, дикарки я ещё не видывала. Так что бы нам проделать с тобой, а?
Не выходя из низкой стойки и не ослабляя ни на миг хватки, я медленно разворачивалась ей вслед, стараясь не терять кузину из поля зрения, пока та мерила шагами арену. По мере поворота, я узнавала в толпе всё больше знакомых лиц. Кое-кто из прислуги, бывшей на празднике в честь Дня Пресветлого Пламени. Парочка придворных царедворцев Декарты. Выпрямившийся закостенело Т'иврел, с жёстко сведёнными, побелевшими губами; в устремлённых на меня глазах светилось что-то, что с толикой фантазии можно было счесть предостережением. Вирейн, выдвинувшийся оперёд прочих, со сложенными на груди руками, глазеющий с отстранённо-скучающим взглядом в далёкое никуда.
Закхарн и Кирью. А они-то что там забыли? Их взгляды тоже были притянуты к моей фигуре. Безжалостный и холодный — Закхарн (никогда прежде она ещё не выказывала свой гнев с подобной ясностью). Разъярённый до неистовства — Кирью (с раздувающимися в бешенстве ноздрями и прижатыми к бёдрам кулаками, она тоже мало походила на себя прежнею). Последняя одним своим взором готова была содрать с меня кожу, будь ей это по силам. Но здесь уже хватало освежёванных, над тем как следует поработала Скаймина; и я сосредоточилась на куда более сильной угрозе.
— Вверх! — рявкнула Скаймина, и старика швырнуло на ноги, будто вздёрнув за невидимые струны. Теперь мне открылось, что на туловище было куда меньше порезов, чем в прочих местах, но тут я своими глазами увидала, как прохаживающаяся взал-вперёд — и мимо — Скаймина хлёстким ударом жезла заставила расцвести на животе несчастного очередную, длинную и глубокую, вмиг закровоточившую рану. Бедолага снова зашёлся криком, резким и хрипящим, и открыл глаза, ранее прикрытые веками, видимо, как своеобразное средство сдерживать боль (или попросту усталое бессилие). У меня на миг перехватило дыхание, ибо глаза его, заостряющиеся к вискам, светились тёмной зеленью; теперь я понимала, отчего абрис лица казался странно знакомым, — сбрось он с плеч лет шестьдесят и… о, милосердный Небесный отче… стариком был